Честь имею. Крах империи

В сельской церкви произошло явление, доселе невиданное.

Утром, один из трапезников, войдя в помещение церкви, увидел двенадцатилетнего сына крестьянина Семёна Фёдорова Тёлкина – Павла. Был удивлён и потребовал от мальчика объяснений. Тот молчал и хотел убежать, но был остановлен всё тем же трапезником. При бегстве из карманов мальчика посыпались деньги. Обыскав его при свидетелях, вошедших в это время в церковь, трапезник обнаружил у Павла достаточно крупную сумму. В носовом платке у ребёнка было найдено 9 рублей 78 копеек, в карманах 11 рублей 93 копейки и в рукавице ещё 2 рубля 13 копеек. Итого с деньгами, поднятыми с пола, было насчитано 27 рублей 58 копеек. В краже денег Павел Тёлкин сознался. Сказал, что деньги уворовал по наущению дьякона, взломав металлическим прутком один из верхних пробоев, а второй просто выдернув.

Село вскипело от столь невероятного случая и разделилось на два лагеря. В одном говорили: «Так ему и надо, много денег берёт за молебны!» Другие не поддерживали первых, говоря, что всё это недоразумение и наговор.

– Приедут, разберутся! А Телкины всем известны, те ещё хапуги, сын их с малолетства уже побирается, то у лавки сидит, то сети в озере обирает, – не раз запримечен был за этим занятием, – воровством, значит, – говорили крестьяне второго лагеря.

Сельский писарь о столь печальном случае – воровстве из церкви, сообщил в волость. Приехал полицейский и незамедлительно повёл расследование, в котором факт воровства Павлом – малолетним сыном Тёлкина Семёна Фёдорова подтвердился.

– И как же ты пошёл на воровство? Кто надоумил?

– Ясно кто, диакон наш. Он мне кулёк конфет в фантиках дал, и спросил, могу ли я ночью в церковь залесть? А туда залесть проще пареной репы. Сказал, что могу. Я ещё спросил его, зачем ночью‑то, когда можно днём спокойно зайти и помолиться. Ночью‑то все святые тоже спят, они же тоже люди, им тоже без сна никак нельзя. Значит, молитву они не примут.

– Так, так! – постукивая носком сапога по полу, задумчиво проговорил полицейский. – И что же нужно было диакону ночью в церкви? Али что своё забыл?

– Не‑е‑е, – протянул Павел. – Своё ничё не забыл. Сказал, что забыл церковные деньги. Боялся, что могут их уворовать, вот и попросил меня взять их и утром ему передать.

– Что ж не передал? – спросил мальчика полицейский.

– Да я хотел, только не успел спрятаться, – ответил плаксиво. – Церковь рано открылась и меня увидели. А мне деньги совсем не нужны, правда‑правда, дяденька полисмен.

– С конфетами понятно. А что ещё пообещал тебе отец Симеон? – спросил напоследок маленького вора приехавший в село полицейский.

– Как деньги ему передам, так сразу двадцать копеек серебром обещал.

На допросе присутствовал дьякон Симеон.

– Было такое? – спросил полицейский дьякона.

– Конфеты давал, не скрываю. Увидел ребёнка у лавки купца Василия Коровина, пожалел, вот и подарил ему кулёк конфет. А о деньгах разговор с ним не вёл и никаких двадцать копеек серебром не обещал.

– А что вы скажете? – обратился полицейский к группе крестьян вызванных для допроса.

– Дак все видели, подавал он ему конфеты, – в голос проговорили крестьяне.

– Вот вам и улика! – проговорил полицейский, закрывая дознание.

***

За три дня до воровства денег.

Пригласив дьякона к себе домой, отец Фотий повёл речь:

– Бедное у нас село. Люди, видели, отец Симеон, в чём ходят?.. В ремках, оборваны, а всё оттого, что нет у них лишней копеечки на обнову, не говоря о том, чтобы дом подправить или скот прикупить. Да, что уж тут, – махнул рукой, и чуть было не смахнул со стола широким рукавом рясы стакан с вином, – детишкам на конфетки и то денег нет.

– Полностью согласен с вами, отец Фотий. Беден у нас народ. Вот надысь видел мальчонку лет двенадцати, оборванный, сопливый, грязный. Молча стоял у лавки купца Василия Коровина и жалобно смотрел на всех. Пожалел я его, купил кулёк конфет в фантиках. Так видели бы вы, отец Фотий, какой он после этого был счастливый. Кажется, большего счастья ему и не надобно было. И таких несчастных детей у нас вся страна. Вот ведь как бывает, при богатой стране народ нищенствует. Почему так? В ум не возьму!

– Что уж тут брать? В ум, али ещё куда… Наше дело церковную службу справно нести, а то, что беден народ, так на это воля божья! Господь Бог бедностью и нуждой рабов своих в этой жизни к жизни светлой в раю готовит. А конфетки… – Фотий призадумался, – конфетки… оно хорошо! Ребятёнку радость.

– Павлу‑то… оно, конечно, радостно, а вот душе моей покоя нет.

– Отчего же она страдает? – удивился Фотий.

– Оттого, что рад бы всех детей конфетами одарить, только нет у меня такой возможности. Вот, к примеру, праздники у нас… Что мы делаем? По домам ходим и с молебен деньги берём.

– А как иначе? Церковь надо содержать, да и самим что‑то есть надо, – ответил Фотий.

– Понимаю я всё это прекрасно. Не об этом речь, а о том, чтобы меру знать, не отбирать последнюю копейку у труженика. А в праздники бесплатные подарки детям раздавать. Не так бы это и накладно было для церкви нашей.

– Конфетки… – вновь задумчиво проговорил Фотий. – Да, конечно, понимаю… конфетки, подарки. Это хорошо, обязательно продумаю этот вопрос. Мальчонка‑то, верно, из какой‑то совсем уж бедной семьи?

– Не сказал бы, что совсем. Бедны, конечно, но как все, не беднее других. Да, вы всех здесь знаете, отец Фотий. Совсем уж бедных в нашем селе нет. Тёлкина Семёна Фёдорова – сын… Павлом назвался.

– Вот оно, что… Тёлкина… Семёна Фёдорова, – задумчиво протянул отец Фотий. – Вот и хорошо, – уже оживлённо, – пусть порадуется малец. Благое дело вы сделали, отец Симеон. Благое! Господом Богом зачтутся ваши благие дела.

Поздно вечером, когда уже и собаки спать улеглись, в ставни дома Тёлкина кто‑то тихо постучал.

– Кто там? – донеслось из сонных комнат дома.

– Выйди, разговор есть, – кто‑то тихо ответил.

– Погодь! – ответил Тёлкин и мысленно. – Черти тебя носят!

Во дворе дома, в тени его, стоял отец Фотий.

– … вот так и сделай, Семён. В долгу не останусь. Сто рублей подарю, а десять, вынув из кармана деньги, – вот, прям, сейчас и вручаю.

– Всё сделаю, будьте спокойны, отец Фотий, – ответил Тёлкин.

– Вот и хорошо! Вот и договорились. Да не забудь, пусть на дьякона всё валит… сын‑то… твой.

– Он у меня сообразительный. Сделает! Будь здоров!

Отец Фотий потирал руки.

Через два дня в церкви произошла кража. Дьякона Симеона епархиальное начальство отстояло, не допустило над ним суда, собственно, кулёк конфет, подаренный им ребёнку, был недостаточной уликой для его обвинения. Перевели его с повышением в Омск.