Честь имею. Крах империи

– Нечистая сила изгнана. Все это видите. А испортила её она, – знахарка повернулась к жене старшего сына и указала на неё пальцем.

Хозяин тотчас бросился на сноху и чуть ли не с кулаками вытолкал её из дому в дождь и холод. Сын его – муж бедной оговоренной женщины, не вымолвил ни слова в защиту своей жены.

Беременная, без копейки денег и без тёплой одежды женщина вышла со двора на улицу, где её и увидели наши герои‑офицеры.

Вот такая нынче произошла история, дорогие мои. И это в славном городе Омске! – закончил рассказ Григорий Максимович. – Кабы не Олег Николаевич и Шота, быть бы беде, померла бы от простуды молодая, ни в чём не повинная женщина. Объявил я им нынче в офицерском собрании благодарность. Достойны они похвалы! Достойны!

Князь Пенегин специально рассказал эту историю близняшкам, так как знал, каждый из героев давно трогает душу сестёр. Этим он хотел возвысить их в глазах девушек и сказать, что офицеры достойны их внимания. Но не знал, что заставил набатом биться сердце своей дочери. К одному из героев рассказа она была неравнодушна.

 

Глава 3. Конфликт

 

Щегольскую четырёхместную коляску фаэтон на рессорном ходу, вызывая зависть даже у зажиточных граждан города, резво катили по главному проспекту города два рысака гнедой масти, волосяной покров которых отливал на солнце тёмно‑коричневым лаком.

В коляске сидели четверо, – на переднем сиденье спиной по ходу движения две юные прелестные девы в пышных платьях, милые головки которых украшали шляпки с широкими полями, украшенными шёлковыми лентами и искусственными цветами из шёлка, – это были Анна и Галина. От ветра их шляпки удерживали белые шёлковые ленты, прикреплённые к внутренней стороне тулье и подвязанные на подбородке. На втором сиденье лицом к сёстрам сидела Лариса и Свиридов, оба были одеты по‑праздничному – княжна в пышное розовое платье с круглым скромным вырезом почти под горло, поручик в парадном мундире. Управлял коляской Абуладзе, он вёл её на южную окраину города, где в четырёх километрах от его центра – на Семинарской площади между улиц Скаковая и Лагерная в короткий срок были построены павильоны 1‑й Западно‑Сибирской сельскохозяйственной, лесной и торгово‑промышленной выставки.

– Шота, и где это ты добыл такую чудесную коляску? – уже в который раз спрашивал друга Олег.

– Купил, дружище! Купил! – отвечал Шота, при этом непременно повторял уже в десятый, а может быть и двадцатый раз. – А к ней двух рысаков. Теперь вот и сена заготавливать больше надо, благо есть, где хранить, – усадьба большая.

Князь Абуладзе жил в своём доме, купленном им в центре города ещё во время учёбы в военном училище. Дом был кирпичный, двухэтажный с пристройкой для прислуги. При доме был большой сад, а так же конюшня и сарай для хранения сена и хозяйственного инвентаря, что позволяло очень богатому грузинскому князю содержать лошадей для выезда и для служебных надобностей.

Князю страсть как хотелось погнать лошадей рысачим махом – самым быстрым видом рыси, присущим только рысакам в силу особенностей строения их скелета, но загруженность улиц города людьми и повозками, позволяла вести лошадей только шагом – четырёхтактным коротким аллюром, при котором следы от задних ног находились на большом удалении от отметин передних копыт. Горожане спешили на торжественное открытие выставки.

Приближаясь к Чернавинскому проспекту, – на пересечении улиц Тарская и Александровская, офицеры и их девушки стали свидетелями громкой ссоры двух женщин. Абуладзе пришлось приостановить лошадей, так как на зрелище собралось много народу, и проезд на коляске был крайне затруднителен.

– Вы посмотрите, люди, до чего дошло. Эта хамка, сколь ей ни говори, всё одно на своём стоит. Пироги пекёт, весь дом задымляет. Вздохнуть нечем. Гляньте вон в окно‑то… видите дымище какой, а внутрях… так там сам чёрт рога себе переломает… от невидимости в избе, прям, что пожар… не иначе. А ей хошь бы што! Она, видите ли, пироги на продажу пекёт, а мне помирать… Так ли чё ли! Я вас спрашиваю! – крикнула в собравшуюся толпу зевак. – Молчите. То‑то же! Ну, молчите… Чёрт с вами со всеми!.. А всё ж таки гляньте, во что она превратила мою избу! Да, что ж это такое делается? Когда ж эта проклятая торговка съедет с моего дома. Гоню её, а она только похохатывает и оскорбляет меня, называет злыдней, нахалкой и другими погаными словами. Тфу на неё, басурманку окаянную!

А виновница ссоры стояла, подбоченясь, и ухмылялась, но когда домохозяйка стала надвигаться на неё с кулаками, повернулась в ней задом, задрала подол сарафана, сдернула с себя штаны и, прихлопывая себя по голому заду, затараторила: «Вот тебе, а не съезд с квартиры! Вот тебе! Вот тебе!»

Анна и Галина зарделись и, прикрывая глаза руками, прыснули со смеху.

– Стыдно‑то как! Стыдно! – проговорила Лариса, ухватив за руку сидящего рядом Свиридова.

– Опять что‑то не поделили, – коротко хохотнул Абуладзе. – И ведь что удивительно… ладно бы в доме поругивались, так нет, надо на улицу выйти, чтобы все видели и слышали, как они друг друга оскорбляют и за волосы таскают, на потеху мужикам и на страх детям. Вон… детишки‑то жмутся к забору. И где только такие слова выискивают, не каждый мужик найдёт такие. Чудной у нас народ – бабы! Денщик мой Прохор рассказал, на прошлой неделе они в суде меж собой разбирались и вот снова. Забавные истории меж ними происходят. В один день волосы друг у друга рвут, на другой вместе песни поют. Вон та молодуха, что… в цветастом сарафане, – Шота кивнул головой в сторону женщины оголившей зад, – жаловалась судье на свою квартирную хозяйку, с которой сейчас опять сошлась в ссоре, что та позволила себе обругать её и даже назвать «воровкой и «арестанткой».

Хозяйка не ожидала, что в суде будет держать ответ, оправдывалась торопливо и сумбурно, не приводя веских доказательств своей безвинности.

– Господин судья, ведь понапрасну только суд она беспокоит, – говорила квартирная хозяйка, – мы с ней кажный божий день ругаемся, так и будем из‑за каждого слова в суд ходить?! Негоже этак‑то! Когда ж вам, господин судья, тогда разбойников‑то судить? Их‑то вон, в газетках прописывают, што ни день, то всякие разные… то грабют, то убивают, а тут за слово какое в суд… Так, чтобы ей неповадно было, изгоните, господин судья, эту нехорошую женщину из моего дома, сама я уже из сил выбилась, а не уходит она… миром прошу её – Господом Богом, ни в какую не уходит. И што она присосалась к дому моему, ежели бы я знала, какая она склочная баба, разве ж пустила… ни в жизть… вот вам крест! – перекрестилась, прямо глядя в глаза судьи, как на икону.

– Прекратить! – строго прикрикнул судья. – Мне здесь твои разглагольствования не к чему слушать. Отвечай по делу жалобы на тебя. Оскорбляла, али как?

– Господин судья, да как же я могу‑то. Обе мы пьяницы. Вот и сегодня, как сюда идти, выпили и поругались… А и не могу я сама на себя наговаривать… Нет такого закону, чтобы самую себя распластывать перед вами, господин судья. Пущай она споначалу докажет, что я чего злыдного противу её имела.

– Прекратить! Иначе я прикажу выпороть тебя и посадить в тюрьму! – уже более строго и громче проговорил судья.