Чудовище во мне

– Даже в шутку не смей так говорить!

– А я не шучу. Я сама со всем этим разберусь.

– Да? И когда это наконец случится? Ты уже столько лет топчешься на месте, и я не знаю, как вытащить тебя из этого состояния. Ты же не хочешь ничего слышать!

Бессмысленно и дальше пытаться наслаждаться солнечными лучами, когда над тобой нависла такая грозовая туча.

Тяжело вздыхая, я открываю глаза, усаживаясь на шезлонге. Мама внимательно смотрит на меня, вероятно, ожидая получить ответ. Ответ.

А какой у нее был вопрос? Ах да, когда это наконец случится?

– Даже не знаю, что тебе сказать. Полагаю, в книжках по психологии, которыми заставлены почти все свободные полочки в библиотеке, ты уже отыскала хотя бы один верный ответ.

– И не один! Но беда в том, что ничто не подходит. Все через это проходят…

– Нет, мам, ВСЕ через это не проходят! Это не какая‑то Триумфальная арка, пройти через которую большая честь для каждой девушки. Нет, черт возьми, это не оно! И да, я не одна соприкоснулась с этой мерзостью, но это не значит, что я должна проживать это так же, как и другие. Нет!

– Джен, уже почти пять лет прошло, чего ты ждешь?

– Жду…

В детстве у нас с мамой было правило: всегда говорить правду. Все началось, когда мне было пять или шесть лет, тогда мы на один час в неделю переставали быть мамой и дочкой, превращаясь в лучших подруг, у которых нет секретов. В этот «час откровений» мы должны были рассказать друг другу обо всем, не опасаясь нарваться на выговор или даже наказания, если проступок того заслуживал. Со временем этот час превратился в два, три, целый день откровений. И к тому моменту, как я поступила в колледж, это правило внезапно оказалось ненужным. У нас с мамой больше не было секретов. Мы говорили друг другу обо всем, что происходило в жизни, не дожидаясь какого‑то определенного часа. Случилось – сказала, узнала – передала, испытала – поделилась. Она была первой, кому я позвонила в тот день. Она была единственной, кого я хотела услышать.

– …жду, когда у Джесс будет премьера мюзикла и мы все вместе выберемся на Бродвей, – с заминкой отвечаю я, меняя тему.

– Хорошее начало, – хмыкает мама. – А как насчет того, чтобы сходить в «Джуниорс»?

– Всегда рада, но ты же знаешь, что в выходные там толпа народу. Вот если ты приедешь ко мне среди недели…

– А когда ты там бываешь?

– Обычно по вечерам пятницы, балую себя кусочком чизкейка за трудовые будни.

– Надо будет попробовать, – задумчиво тянет мама, поджимая губы в странной улыбке.

 

4

Глава

 

Для одних понедельник – тяжелый день, в то время как другие убеждены, что понедельник – повод начать новую жизнь. Было время, когда я без колебаний примкнула бы к первой группе, однако последние пять лет я с надеждой жду того самого понедельника, когда смогу начать все с чистого листа или хотя бы сделать первый шаг в нужном направлении.

Сегодня понедельник, а я все еще стою на месте.

Проведя семь спиритических сеансов и успешно проработав две детские травмы, я возвращаюсь в свою крошечную квартиру на Восточной, 115, между Второй и Третьей авеню.

Шесть лет назад, когда мы с Ником решили начать жить вместе, Восточный Гарлем был единственным районом, в котором мы могли себе позволить поселиться, следуя за своей мечтой – жить на Манхэттене. Тогда эта крошечная квартира‑студия с картонными стенами и арендой полторы тысячи долларов в месяц казалась нам временным пристанищем. Мы оба были амбициозны и уверенно строили планы на будущее. Будущее, которому не суждено было случиться.

Ник ушел из этой квартиры чуть больше четырех лет назад, и с тех пор меня перестало интересовать его будущее. Я никогда не задавалась вопросом, как сложилась его жизнь после: смог ли он реализовать свою мечту и стать крутым фитнес‑инструктором, а может быть, даже владельцем своего фитнес‑зала. Его будущее всегда было в его руках, и только он принимал решения.

Со мной же судьба поступила иначе. Я не выбирала эту жизнь. Она сама ворвалась в мою дверь. И вот уже шесть лет как я продолжаю каждый день возвращаться в эту квартиру, несмотря на то, что уже давно могу позволить себе что‑то намного лучше.

– Иди делай уроки, я кому сказала? – орет соседка справа.

– За кого ты меня принимаешь, я читала твою переписку с этой шлюхой! – доносится откуда‑то сверху.

– Мама, не надо, я больше так не буду, не буду! – верещит чей‑то ребенок.

В те далекие времена отгородиться от этого шума помогали музыка, просмотр фильма или страстный секс – и тогда наши восторженные гортанные крики становились частью общей какофонии дома. Теперь же я наливаю себе стакан белого вина и, щелкнув пультом, включаю вечернее ток‑шоу моей старой подруги Синди Вуд.

С Синди мы познакомились в 2014 году, вместе со своим парнем она снимала здесь квартиру на втором этаже. Яркая, острая на язык девушка из провинциального городка где‑то в Огайо настроена была любой ценой пробиться на телевидение и стать настоящей королевой прайм‑тайма. И вот спустя пять лет вся страна наблюдает, как воплощается в жизнь ее смелая американская мечта. Круглолицая блондинка с идеально уложенным каре сурово смотрит в камеру, обращаясь к своим телезрителям:

– Легко осуждать девушку и вешать на нее ярлыки, но Сарра оказалась жертвой обстоятельств. Когда тебе изо дня в день говорят, что ты неудачница, что ты ничего не можешь и у тебя ничего не получится; когда в тебя никто не верит и даже родные люди ждут твоего провала, хочется просто собрать всю свою волю в кулак и дать отпор. Сарра вынуждена была сражаться, и пусть не все ее поступки выглядят разумными, понять девушку все же можно!

Голос Синди тонет в криках возмущенных гостей, и на экране разворачивается жаркая полемика.

Я убавляю звук телевизора ровно настолько, чтобы не чувствовать своего одиночества, но при этом оставаться отгороженной от внешнего мира: отголосок сирен, что каждый вечер разносятся по округе, и соседей, которые, кажется, никогда не спят, не молчат и не перестают ругаться. Устраиваюсь поудобнее на диване, так, чтобы боковым зрением иметь возможность контролировать зону окна и входной двери.

С тех пор как я собрала вещи Ника и проводила его в последний раз за дверь, в квартире мало что изменилось. Возможно, в целях терапии не мешало бы поработать над интерьером, перекрасить стены, сменить мебель и, наконец, выбросить шелковый ковер, чтобы каждый раз не натыкаться на него глазами, раз за разом проживая весь ужас того дня. Но я не занимаюсь самообманом. Я стараюсь не лгать другим, а с собой так и вовсе я предельно честна, всегда. Смена обстановки ничего не решит, ничего не изменит. Я точно знаю, что нам предстоит встретиться вновь, а раз так, то пусть это случится здесь же, а не где‑то еще.