Чужая невеста. Запрещенная книга
Юра подкинулся, потянулся за коньяком отыскивая глазами его бокал.
– Нет! Мне уже хватит! – взмолился Данила, отметая его намерения. – Не порти хороший напиток.
– Убери руки. Немного на донышке? – упорно настаивал он, – неуверенно целясь горлышком бутылки.
– Уже пять донышек! … Перебор! Наверно полбокала выпил, – возражал Данила. – С утра забыл что было?! Достаточно, правда.
– Эх! Сестра скромничает! Ты не пьешь! Мне одному приходится отдуваться! – храбрился он и смеялся одними глазами. – Люблю я вас! Всех люблю! Жаль на завтра билеты взяли! Погостил бы еще?! Может сдадим?!
– Поеду! – улыбнулся Данила. – Итак задержался! А ты закусывай! Давай, а то тоже после сотрясения.
– Не переживай! Фигня все! На мне как на собаке. Сейчас у нас с Лидуськой все наладится! Правда сеструха?! – пьяно ухмылялся он. – Лидка! Ты меня после сегодняшнего фейерверка уважаешь?
– Да кто же тебя не уважает?! – говорила девушка, любовно глядя на него. – Ты правда ешь, а то тебя развозит.
– Да я знаешь, как пить могу?! Что там литряк на троих?! Семечки! Я вам говорю!
– Так ты его один и глушишь! – увещевала она, отставляя остатки бутылки на самый край стола.
– Ш‑а‑алишь! – мутным взглядом проводил он недопитый коньяк. – А у меня праздник! Имею право! Ты вспомни, когда отец мать зашиб, как нам тяжело было. Одни остались. Никто толком не помог, одни советы от теток. Ни рубля не дали. Сколько у нас этих праздников было?! На пальцах сосчитать!! То‑то!
Сестра быстро скользнула взглядом по лицу гостя, а физиономия Данилы вытянулась от неожиданности. Он удивленно уставился на Юру:
– Не понял? – бросил он коротко и нахмурился.
– Что ты не понял? – обернулся Юра к нему всем корпусом с вилкой в руках. Он еще продолжал улыбаться.
– Матери нет, а кому мы на дом зашибали? – помрачнел лицом Данила.
– Ой у меня там чайник! – побагровев лицом, вспорхнула со своего места Лида, а ее брат надолго замолк, собираясь с мыслями. Он даже как будто разом протрезвел.
– Гм‑м! Да! В общем так вышло дружище! – растягивал он слова. – Извини! Ну вот так! Сироты мы с сестрой. Отец мать того… и сам в петлю залез, очевидно, со страху, поняв, что натворил.
Юра стал усиленно тереть лоб, но взгляд от стола не отводил.
– Мы уже восемь лет как одни. Вот я и загорелся идеей: сколько можно по чужим углам мыкаться. Пан или пропал! А тут ты! Тебя мне сам бог послал. Не со зла обманывал. Боялся, что ты откажешься. Но случай с паленым домом был, правда не с нами. Использовал, каюсь. Где‑то так!
Данила встал и молча вышел на крыльцо. Холодный воздух приятно холодил разгоряченное лицо.
«Пока злишься на человека, испытываешь чувство досады, раздражения – это еще не конец. Все бывает. Потом все перемелется, войдет в норму. Даже когда обвиняешь, бросаешь обидные слова или получаешь их сам, можно стерпеть. Но бывает друг, товарищ или того, кто назывался таким или которого ты принимал как брата, родного человека, сделает что‑то такое, что он исчезает из твоей жизни. Превращается в пустое место. Голый ноль. Ты смотришь, а его нет. Нет совсем. Он перестает существовать для тебя, даже незнакомый прохожий имеет больший вес. Он твой друг, а исчезает как вид из окна поезда, ты даже никогда не поедешь по этому пути и даже случайно глазком не увидишь, то, что было тебе дорого. Дорого недавно, но не теперь! Все переменилось. Воронежа больше нет, друга больше нет, добрых воспоминаний тоже. То есть все разрушилось и превратилось в прах. Потому что тебя обманули! Провели! Использовали! И не важно, прав ли, по сути, твой друг или не прав. Имел ли он на это веские основания или нет. Для тебя он больше не существует. И это уже данность. Аксиома, не требующая доказательств.
Соседние чернеющие дома казались безжизненными. Ни в одном из них не горел свет, не теплилась жизнь. Тусклые звезды светили холодно и безучастно. Легкий ветерок качал ветки кустов и было очень тихо.
Скрипнула аккуратно дверь, вышел Юра. Встал в сторонке. Долго молчал, наконец выпалил:
– Ну соврал! Подлец! Думал уедешь и концы в воду! А видишь, как получилось! Не надо было столько пить. Ну давай я тебе половину отдам! Мне не жалко!
– Ничего не надо! – твердо отрезал Данила. – Не денег же ради. Мать твою жалел. А как рассказывал красиво?!
– Гм‑м! Да‑а‑а! – протянул он и ломая спички закурил, глядя в сторону.
– Поеду я, не буду ждать утра, – выдал Данила созревшее решение.
– Куда же ты ночью? – не мало удивился Юра.
– На вокзале переночую! – мрачно заявил Данила.
– Оставайся друг, – понурив голову попросил он. – Извини.
– Решил уже, – сухо обрезал Данила.
– Может хочешь, чтобы я деньги этому петуху отдал с его диаспорой? Это справедливо будет?
– Ничего я не хочу, – холодно процедил Данила.
– Эти КМ‑ки, если хочешь знать, в свободной продаже никогда и не были. Все ворованное с заводов, военных частей. Сколько техники разукомплектовали, в негодность привели из‑за этого, а они на вершине этого синдиката. Все сливки им! По ним давно тюрьма плачет.
– Да что ты как на митинге, – усмехнулся Данила. – Поеду я.
– Сильно обиделся?!
– Живи как знаешь! – без холодка, без эмоций, бросил он. – Это твоя жизнь.
– Ну возьми хоть на дорожку… полтишок сверху?!
– Лишнее это.
– Оденешься как человек. Где врачам занесешь, … на таблетки останется?
– Я все сказал.
– Ну и вали! Три извилины! Но имей ввиду, – грозно добавил он, – ляпнешь, где… меня никто не видел, я от всего откажусь, сам на себя статью накатаешь.
– Не переживай! – усмехнулся Данила. – Не ляпну.
Данила неспешной походкой пошел к калитке. Неожиданно увидел быструю тень, отделившуюся от дома. Его на выходе догнала Лида. Они шли по улице молча. Девушка куталась в теплый серый платок из ангорской шерсти.
– Вот уезжаю я! – выдохнул останавливаясь Данила.
– А бог троицу любит, – потянулась она к нему губами.
Поцелуй был томный тягучий и очень горячий.
– Так получилось Лида!
Девушка была выпивши и расслаблена и льнула к нему всем телом, и он понимал, что она очень ждала его сегодня. Готовилась. И он думал об этом непрестанно. Он считал часы. И она считала. И все было бы у них ночью прекрасно и замечательно! Пожалуй, особенно замечательно. Они бы нашли, что‑то новое необычное. Потратили себя так, что зашли бы минус. Нащупали дно удовольствий, а может оседлали вершину. И все что случилось за столом, было большой нелепицей и ему так не хотелось уезжать в эту сырую прохладную ночь. Но сделать он ничего был не силах, и она понимала, что он не может и не просила, а только слезы изредка катились из ее глаз. Он не видел этого, только ощущал это по мокрым щекам и заложенному носу и легкому всхлипыванию.
