Чужбина

Третьи считали, что военнопленный мог быть ярым коммунистом, который после победы над фашистами остался в СССР строить социализм. И теперь, когда перестройка пошатнула светлые идеалы, он решил вернуться на родину своих идеологов: Карла Маркса и Фридриха Энгельса.

У женщин посольства была исключительно одна версия – виной всему любовь. Известны же сотни случаев, когда немецкие военнопленные женились на местных девушках и вдовах…

Якова, несомненно, смущали эти посторонние взгляды. Он почувствовал чрезмерную неловкость и решительно не знал, как с этим справиться. Его напряженная неподвижная осанка говорила сама за себя. Как будто он сидел не на мягком диване, а стоял на эшафоте. Как приговоренный к смертной казни, старик плотно скрестил руки на груди и поежился. Этот жест не ускользнул от атташе. Хозяин кабинета встал и закрыл двери.

– Как говорил афорист Мечислав Шарган, больше всего люди интересуются тем, что их совершенно не касается, – оправдывался он, возвращаясь к гостям.

Не успел атташе расположиться в своем кресле, как вновь отворилась одна створка. В кабинет вошел статный мужчина в сером дорогом костюме и, не оборачиваясь, закрыл за собой дверь. В правой руке он держал пожелтевшую учетную карточку военнопленного.

– Клаус Блех. – приятным голосом представился вошедший. – Посол Федеративной Республики Германии.

– Яков Шмидт, обер‑фельдфебель роты технического обеспечения, – почти на вытяжку отрапортовал старик. Он хотел еще добавить номер их подразделения, но не смог сейчас его вспомнить и вместо этого поспешил навстречу дипломату, обеими руками сжал протянутую ему руку и тихо добавил: – Бывший.

– Матушка Россия не перестает удивлять. – на все помещение воскликнул господин Блех. – Надо же, полвека после войны вдруг объявляется из советского плена наш земляк.

– Да, страна огромная. – беспрерывно кивал Яков. Он развел руками и как в примерочном салоне в пол‑оборота повернулся сначала в одну, а потом в другую сторону: – И, как видите, меня сослали в самый дальний уголок.

Посол не мог оторвать свой взгляд от шрама гостя.

– Вы это на войне получили?

– Да, под Данцигом, – Яков прикрыл рукой старое ранение и сконфуженно опустил голову.

Он давно уже привык и, похоже, перестал замечать свое увечье, мог даже бриться без зеркала, не боясь порезать рубцы раны. Но ужас в глазах каждого нового встречного или собеседника постоянно напоминал ему об этом.

– Там же я и в плен попал.

Клаус Блех представил себе, как это должно быть больно и ужасно, когда ядовитые края железного обломка снаряда своими металлическими зубами впиваются в кожу, режут и отхватывают кусок твоей плоти.

– Мы хотим всей семьей переехать жить в Германию. – подошел и встал рядом с отцом Виктор. – Если, конечно, нам разрешат.

– Что значит «если»? – посол приветственно протянул ему руку. – Вы граждане нашей страны, имеете на то полное право.

– Но у нас нет немецких документов, вот только эта бумажка.

– Если бы вы знали, молодой человек. – посол поднял над собой пожелтевший листок. – Это единственный и главный документ солдата, попавшего во вражеский плен.

Господин Блех отвел в сторону и дал пару распоряжений пресс‑атташе. На прощанье он снова обратился к Якову.

– Не буду задавать вам вопрос, почему вы раньше не обратились в наше посольство. Это не в моей компетенции. Думаю, что у вас были на то веские причины.

Яков в ответ утвердительно кивнул головой.

– Пойду позвоню в министерство иностранных дел, – уже в дверях на ходу сказал глава дипмиссии…

Вернувшись из Москвы, Виктор уволился с работы, и они с Таней переехали жить к родителям.

А через два месяца Яков на почте Аккемира, под расписку, получил увесистую бандероль со множеством документов: разрешение на въезд в Германию, четыре паспорта с вклеенными бессрочными визами, с открытой датой билеты авиалинии “Lufthansa”. Среди прочих бумаг лежало от руки написанное письмо посла. Господин Блех вкратце объяснил причину, из‑за которой германские власти не требовали освобождения из плена обер‑фельдфебеля Якова Шмидта. По противоречивым документам МВД Свердловской области он добровольно согласился остаться в СССР и умер 23.05.1949 года от тифа.

– Вот идиоты. – возмущалась Татьяна. – Живого человека похоронили. А я еще удивлялась, почему ваши родственники из Германии вас не искали.

– Ну ошиблись, – успокаивал ее свекор, – может, с кем перепутали. Нас ведь тогда миллионы через плен проходило.

– Это, может быть, не мое дело, – невестка сверлила взглядом свекра. – Хабхабыч, а ты был женат? У тебя есть семья и дети в Германии?

– Нет у него там никого, – пришла на помощь супругу Алтын, – они расстались еще до войны. Она вышла замуж за другого.

Яков счел нужным положить руку на плечо супруге. Края его губ самодовольно расплылись в легкой улыбке. Он утер ладонью несуществующие усы и с благодарностью вспомнил своего свердловского друга, штабного лагерного писаря Урмаса Рюйтеля, который сдержал слово и сделал все так, как его когда‑то попросил Яков Шмидт.

 

***

 

В небе медленно разгоралась заря. Ее свет, неудержимо проникавший сквозь сети сумрака, неумолимо гасил звезды, давая им понять, что их время истекло. Его величеству, могучему солнцу, заря, как прислуга, выстелила на небосводе ярко‑красный ковер.

Солнце всходило! Вначале на горизонте появилась лишь тоненькая сверкающая полоска. С востока по дальним холмам помчался первый солнечный луч. Совсем крохотный, желторотый, он ударился о возвышающуюся над окрестностью водонапорную башню, позолотил ее верхушку и, разорвавшись на миллионы ярких осколков, залил местность утренним радостным светом.

Зеркальные зайчики понеслись в обе стороны по бесконечным железнодорожным рельсам, разбежались по окнам и карнизам каменного здания вокзала и, убегая дальше, буквально на секунды задержались на до блеска выскобленном казане и другой домашней утвари близлежащего дома Хабхабыча.

Пара солнечных бликов, отражаясь, заигрывала с ярко сияющими украшениями казашки. Ее волосы покрывал снежно‑белый с вырезом для лица платок, кимишек, поверх которого возвышался того же цвета тюрбан. Алтын была по‑праздничному одета в длинную нераспашную женскую с глухим воротом и стоячим воротником рубашку, койлек. Поверх платья женщины красовался достающий до колен черный бархатный без рукавов камзол. Открытый ворот его обрамляли по краям полочек и подолу витиеватая вышивка, позумент и серебро, а также пришитые металлические посеребренные пряжки и застежки. В районе талии камзол украшали горизонтально пришитые серебряные пуговицы, туйме, близко расположенные друг к другу.