Чужбина
– Как это? – мать медленно поднесла полотенце к своим обветренным губам.
– Так было нужно, – холодно ответил сын.
– С немецкой фамилией на работе не будет перспектив роста, – поддержала супруга Таня.
Над нарами повисла тишина. Лишь было слышно, как полуоткрытая входная дверь поскрипывала на ветру.
Яков все еще держал перед лицом открытый диплом сына. Со стороны можно было подумать, что безбородый аксакал в тюбетейке сейчас читает утренний намаз[1]. А может быть, он и действительно в этот момент молился? Как кающийся, задумчиво и многозначительно он то и дело кивал.
Нет, отец не был ошарашен этой новостью. Он ее уже предвидел.
– Ну не мог мой сын на конверте спутать отчество с фамилией, – еще тогда был уверен Яков, – это вам ни какая‑нибудь запятая.
Он хорошо знал, что многие в те годы меняли свои фамилии. Редко когда для благозвучия. Кто‑то пытался отречься таким образом от неблагонадежных членов своей семьи. В основном же из‑за желания скрыть свою национальность.
Отец вспомнил сейчас тот случай, свидетелем которого он невольно стал. Алтын собрала тогда сыну студенту гостинцы: вязаные носки, пару новых черных мужских трусов, которые она недавно по знакомству в прок набрала в местном рабкопе, конфеты, сушеный изюм, курт и казы[2]. Яков сколотил из фанеры и деревянных штапиков ящик. Приколотил крышку гвоздями и часто слюнявя на губах химический карандаш, на фанерке написал адрес оренбургского общежития. Килограмм десять пришлось тащить на почту.
А там как раз получил бандероль учитель физики аккемирской средней школы.
– Дайте ваш паспорт, – работница почты открыла документ и вслух прочитала: – Алексей Алексеевич Алексеев.
– “ТриА”, – захихикали в толпе. Не только в стенах школы, но и во всем поселке было известно его прозвище.
– Вам бандероль от Гехтенкопф Моисея Абрамовича, – демонстративно громко прочитала фамилию, имя и отчество отправителя почтальонша, – это, чай, ваш батенька?
В очереди уже открыто смеялись, а смущенный преподаватель поспешил покинуть почту. За его спиной перед окошечком почтовых услуг еще долго промывали косточки семьи алексеевских Гехтенкопф.
– Оказывается, яблочко от яблони может о‑о‑очень далеко упасть, – вытирая слезы смеха, громко заключила работница почты…
– Держи, – отец протянул сыну его диплом, – боюсь себе даже представить, как ты, товарищ Яковлев, в совхозе агрономом работать будешь. У нас ведь трактористы: Оккерт, Блюменшайн, Нюрнберг и Найгебауэр. Они тебя с детства знают как Шмидта.
– Национальность, поди, тоже поменял? – как‑то смиренно и тихо спросила Алтын.
– Вы что, не хотите понимать? – то ли с обидой на бестолковых родителей мужа, то ли с оправданием своего поступка встала на защиту молодого мужа Танечка. – Немцем его бы в партию не приняли. А без партбилета в нашей стране ни одной нормальной должности не получить.
Яков не ответил. Он, не вставая, дотянулся рукой до подоконника и порылся в стопке лежащих там бумаг. Достал оттуда республиканскую “Казахстанскую правду” и молча протянул газету невестке.
На первой странице был помещен огромный портрет круглолицего светловолосого мужчины. Передовая статья была посвящена первому секретарю целинного Краснознаменского райкома Компартии Казахстана Брауну Андрею Георгиевичу.
– А вот он не скрывает, что немец, – буркнул при этом Хабхабыч.
Яков, спустившись с нар, долго не мог найти свою вторую резиновую калошу. Ему безумно хотелось быстро покинуть помещение, но как назло все валилось из рук. Нет, свекру было что ответить невестке. И даже целая речь уже вертелась на языке. Обходя проверкой многокилометровые рельсы железнодорожных путей, он в одиночестве часто умозрительно рассуждал на эту тему:
– А немцы, это ведь не только фашисты. Вот стали бы из‑за Гитлера менять свои фамилии немецкие композиторы Бах, Бетховен, Мендельсон и Вагнер? А как бы к этому отнеслись Фридрих Энгельс и Клара Цеткин? Фашисты есть в каждой нации. К примеру, итальянский Муссолини, испанский Франко или тот же украинский Бандера. А переселенцы в Америку, истребившие там местных индейцев, а потом как государство первыми сбросившие атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки – это ведь тоже фашисты. И что прикажите нам всем из‑за таких уродов теперь свои фамилии и нации менять?
Но детям он не стал сейчас об этом говорить. Наконец‑то нашлась закатившаяся под нары вторая калоша. Натянув ее поверх сапожка, Яков спешно покинул мазанку.
– А на свадьбу почему нас не пригласили? – спросила мать, нервно собирая с дастархана кисайки. – Тоже по указанию парткома?
Виктор хотел было что‑то сказать, но его опередила супруга.
– Мы, может, и неправильно поступили, но у кого нам было спрашивать совета? – это был шах и мат, как решила сама Таня. – Алтын, вы ведь тоже не стали брать фамилию немецкого военнопленного.
Не ответив, свекровь вышла во двор. Она долго и тщательно мыла чайную посуду возле наполненной водой бочки. Ей было обидно. Но не за себя. Скорее за ее мужчин. За мужа, на котором так нелепо оборвалась фамилия рода. За сына, который опрометчиво и бездумно обошелся с отцом.
Свекровь вернулась на кухню и глядя прямо невестке в глаза с достоинством произнесла:
– Казахские женщины испокон веков не меняют после замужества свои фамилии. Это традиция. Дань благодарности отцу. А не наоборот!
Невестка встала с нар, понимая, что Танечкиного ферзя только что съела Алтынская пешка…
В доме Алтын и Якова обида была редкой гостью. И задерживалась она ненадолго. Вот и в этот раз уже к ужину отец широко улыбался, приглашая молодоженов к дастархану. Танечку свекор усадил возле себя по правую сторону. На пальцах показывал, как надо есть руками.
– Да оставь ее в покое, – потребовала супруга, – им в городе это не пригодится. Я вон ложку Танечке принесла.
– Спасибо, Алтын. Но я попробую поесть рукой. Однажды видела в кино, как узбек ел плов. Он, прежде чем положить щепотку риса в рот, от локтя вверх облизывал сбегающий по руке жир.
Танечка так ярко продемонстрировала эту сцену, что все собравшиеся на нарах вынуждены были смеяться и громко аплодировать.
– Ты расскажи нам, дочка, кто ты, откуда ваша семья, кем ты работаешь? – добродушно спросил Хабхабыч, вытирая на правом глазу слезы смеха. – Мы же ничего не знаем о тебе.
[1] Намаз (мус.) – молитва
[2] Курт и казы (каз.) – сушенный сыр и колбаса из конины
