Другая жизнь

– Мне нравится рисовать, – призналась она. – А еще мне бы очень хотелось однажды вернуться в Нью‑Йорк. В прошлом году я уезжала туда на три месяца по программе студенческого обмена. Там просто чудесно! Давай поселимся в Ист‑Виллидже да заделаемся парочкой богемных бездельников! – сказала она и поцеловала меня.

Я сбежал вниз покурить перед домом.

– Ты правда оставишь меня одну в своей комнате? – спросила она и заговорщически подмигнула. Правда. Я оставил ее в своей постели, хотя знал, что от одной сигареты мое волнение не утихнет. Мне нравилось думать, что она в моей комнате, в моем личном пространстве. Выкурив сигарету наполовину, я взглянул наверх: она выглядывала в окно. По ее позе – она облокотилась на подоконник, подперев рукой подбородок и широко расставив локти, – я понял, что она стоит голыми коленками на моей подушке, и почувствовал странное волнение. Улыбнулся, а она помахала и исчезла из виду. Я же стоял, докуривал и представлял, как она разглядывает мои вещи и гадает, какой я. Я поднялся и открыл дверь; она лежала на том же месте, где я ее оставил.

Тогда, в ту первую ночь у меня в комнате, в моей постели ничего не было. Мы просто целовались, разговаривали, спали. С наступлением темноты мы переплелись на моей узкой кровати; Анна надела мою любимую футболку.

– И сколько девчонок побывало в этой постели? – спросила она, когда в небе забрезжил рассвет.

Я пожал плечами:

– А это важно?

И я рассказал ей о том, как прошлым летом в дверь моей комнаты в общаге постучалась девушка. Она искала моего соседа, но его на месте не оказалось. Он обещал подойти с минуты на минуту, и потому я пригласил ее подождать внутри. А через десять минут она уже была у меня в постели. Когда я пересказывал эту историю приятелям в пабе, они хохотали от души и одобрительно хлопали меня по спине, а потом даже купили мне еще выпить.

Когда я закончил, Анна тряхнула головой и отвернулась к стенке.

Зря я ей это все рассказал.

 

* * *

 

А вот вторую ночь ничто не омрачило. Я часто ее вспоминаю.

– А папа твой где? – спросила Анна, когда мы поднимались по лестнице. – Почему я еще ни разу его не видела?

– Его нет дома, – ответил я. – Вечно где‑то пропадает.

Мы лежали на моей кровати, откинув одеяло. Окно было распахнуто настежь, но знойный июльский воздух оставался тягучим и неподвижным.

– Я вот подумываю волосы отрезать, – сказала она.

– Зачем?

– И перекраситься в блондинку. Как хичкоковская героиня.

– Совсем с ума сошла, – сказал я, лаская ее бедро.

– А что, я тебе тогда разонравлюсь?

– У тебя очень красивые волосы. Зачем портить такую красоту?

Она накрыла мою ладонь своей.

– Они ведь снова отрастут. Да и потом, они все равно мертвые.

Не помню, как стягивал с нее одежду, но прекрасно помню, как она выглядела, а еще: что в ней не чувствовалось ни капли стеснения. Ее нагота была совершенно особенной, до того не похожей на наготу других девушек, что я смотрел на нее как зачарованный. Даже теперь, стоит только зажмуриться, и она встает перед глазами. Память – опасная игра.

Временами мне казалось, что в мире есть только она и я, и ничего кроме.

Почувствовав приближение кульминации, я посмотрел на Анну и спросил:

– Ты уверена?

Она закрыла глаза и кивнула, но я все понял и тут же остановился.

 

* * *

 

– Кстати, про волосы. Ты заметил, что они вовсе не черные? – спросила она после, улегшись у меня на животе.

Было уже часа два, не меньше. Казалось, мы нежились в постели, лаская друг друга, от силы полчаса, но на деле прошло целых три. Но мы все никак не могли насытиться друг другом. Я гладил Анну по спине кончиками пальцев, вырисовывая на коже круги.

– А кажутся черными, – заметил я. Во мраке, царящем в комнате, я попросту не мог различить ее волос – до того они были темные.

– Если присмотреться, то на ярком солнце видно, что они темно‑коричневые.

Я притянул ее к себе, повыше, и обнял.

– Мне они нравятся, а уж как назвать этот цвет – не столь важно.

– А ты давно бреешься? – спросила она, устроившись у меня на груди. Мне представилось, как гулко, должно быть, отдается у нее в ушах бешеный стук моего сердца.

Я провел рукой по коротко остриженным волосам.

– Брею голову всякий раз, когда нервничаю. Почему‑то стоит только постричься – и становится легче.

Я почувствовал, как ее руки опустились мне на плечи, а пальцы цепко впились в кожу.

И поцеловал ее влажные горячие губы.

Еще не один месяц потом я находил у себя в постели длинные черные нити ее волос.

 

* * *

 

Городки наподобие Эшфорда наверняка есть в каждом графстве. Нескончаемая цепь круговых развязок. Цементные джунгли, раскинувшиеся в центре города, главная улица, которая змейкой бежит под гору, чтобы потом слиться с оживленным шоссе, универмаг с вывеской «все за фунт», будто реинкарнация бывшего «Вулвортса», пестрая вереница магазинчиков под стеклянной крышей, которую в конце восьмидесятых, торжественно перерезая ленточку на входе, наверняка величали по меньшей мере оплотом будущего.

Теоретически местечко вполне себе райское. Здесь есть и средние школы, и сетевой универмаг «Джон Льюис», и два кинотеатра, и пивоварня, и дизайнерский аутлет, и пригородные деревеньки – как, к примеру, Уай, – где цены на недвижимость взвинчены за счет легионов внедорожников, выстроившихся вдоль улиц, и групповых занятий йогой на открытом воздухе. Есть тут даже вокзал, с которого можно уехать на континент. Сел в поезд, а вышел уже в Париже.