Двое на башне

Снова взглянув на него, она так сентиментально уставилась на его лицо, что, казалось, не могла отвести глаз. Там лежал в облике Антиноя не любвеобильный, не галантный, а простодушный философ. Его приоткрытые губы были губами, которые говорили не о любви, а о миллионах миль; это были глаза, которые обычно смотрели не в глубины других глаз, а в другие миры. В его висках обитали мысли не о женской внешности, а о звездных аспектах и конфигурации созвездий. [1] [2]

Таким образом, к его физической привлекательности добавилась привлекательность духовной недоступности. Облагораживающее влияние научных занятий проявилось в умозрительной чистоте, выражавшейся в его глазах всякий раз, когда он, разговаривая, смотрел на нее, и в детских изъянах манер, возникавших из‑за его безразличия к разнице их полов. С тех пор как он стал мужчиной, он никогда не опускался даже до уровня леди Константин. Его рай в настоящее время действительно был в небе, а не в том единственном месте, где, как говорят, его можно найти, – в глазах той или иной дочери Евы. Сможет ли какая‑нибудь Цирцея или Калипсо – и если да, то кто? – когда‑нибудь остановить ночные полеты этого светловолосого ученого в бесконечные пространства над головой и отбросить в Лимб все его могучие расчеты космической силы и звездного огня? О, как жаль, если это случится! [3] [4] [5]

Она была сильно поглощена этими чисто женскими размышлениями; наконец леди Константин очнулась и вздохнула, наверное, она сама точно не знала почему. Затем на ее губах и в глазах появилось очень мягкое выражение, и она сразу стала выглядеть лет на десять моложе, чем раньше, – совсем девочка, моложе, чем он. На столе лежали его инструменты; среди них ножницы, которыми, судя по обрезкам вокруг, вырезались кривые из плотной бумаги для какого‑то вычислительного процесса.

Какая прихоть, волнение или влечение побудили ее к этому порыву, никто не знает; но она взяла ножницы и, склонившись над спящим юношей, отрезала один из локонов, или, скорее, завитков, – потому что они едва достигали локона, – в которые каждая прядь его волос решила закрутиться на последнем дюйме своей длины. Волосы упали на ковер. Она быстро подняла их, вернула ножницы на стол и, как будто ее достоинство внезапно устыдилось своих фантазий, поспешила к люку и спустилась по лестнице.

Когда его дремота естественным образом исчерпала себя, Суитэн проснулся. Он проснулся без всякого удивления, ибо нередко днем отдавал сну то, что крал у него во время ночных дежурств. Первым предметом, попавшимся ему на глаза, был сверток на столе, и, увидев на нем свое имя, он без колебаний вскрыл его.

Солнце сверкнуло на линзе удивительной величины, отполированной до такой гладкости, что глаз едва мог уловить в ней отражения. Это был кристалл, в глубинах которого можно было увидеть больше чудес, чем было показано кристаллами всех Калиостро. [6]

Суитэн, разгоряченный радостью, отнес это сокровище в мастерскую телескопов у себя дома; затем он отправился в Большой Дом.

Добравшись до его пределов, он постеснялся позвонить, так и не получив на это никакого намека или разрешения; в то время как таинственная манера леди Константин оставить посылку, казалось, требовала такой же таинственности и в его подходах к ней. Весь день он неуверенно слонялся без дела в надежде перехватить ее, когда она вернется с прогулки; время от времени прохаживался с безразличным видом по полянам, на которые выходили окна, чтобы она, если бы была дома, могла знать, что он рядом. Но днем она так и не показалась. Все еще впечатленный ее игривой скрытностью, он продолжил ту же тактику после наступления темноты, вернувшись и пройдя через садовую калитку на лужайку перед домом, где сел на парапет, обрамлявший террасу.

Теперь она часто выходила сюда, чтобы меланхолично прогуляться после ужина, и сегодняшний вечер был как раз таким случаем. Суитэн прошел вперед и встретил ее почти на том самом месте, где уронил объектив несколькими ночами ранее.

– Я пришел повидаться с вами, леди Константин. Как линза оказалась на моем столе?

Она легонько рассмеялась, как девочка; то, что он пришел к ней таким образом, явно пока что не было оскорблением.

– Пожалуй, ее сбросила с облаков птица, – промолвила она.

– Но почему вы так добры ко мне? – воскликнул он.

– Один добрый поступок заслуживает другого, – отвечала она.

– Дорогая леди Константин! Какие бы открытия ни произошли благодаря этому, они будут приписаны вам в той же мере, что и мне. Что я делал бы без вашего дара?

[1] Антино́й (лат. Antinous, вероятно, 20 ноября 110 – вероятно, 30 октября 130) – греческий юноша, фаворит и возлюбленный римского императора Адриана. О его жизни практически ничего не известно. После трагической гибели Антиноя в Египте император Адриан обожествил его. Культ юноши достиг беспрецедентных для римской истории масштабов: недалеко от места его смерти был основан город Антинополь, его именем назвали новое созвездие, в различных городах империи в его честь были учреждены праздники и игры, возводились посвящённые ему храмы и алтари, чеканились монеты с его портретами, создавались многочисленные скульптуры.

[2] Аспект – угловое расстояние между точками небесной сферы.

[3] Цирцея – волшебница и второстепенная богиня в греческой мифологии. Цирцея славилась своими обширными познаниями в зельях и травах. Во время морских странствий на её острове оказался Одиссей. Несколько его спутников отправились осматривать остров, но были превращены Цирцеей в свиней. Одиссей прожил на острове год в неге и довольстве, победив ее чары с помощью чудесного растения моли.

[4] Калипсо – в древнегреческой мифологии нимфа острова Огигия, куда попал спасшийся Одиссей на обломке корабля. Калипсо держала у себя Одиссея восемь лет, скрывая от остального мира.

[5] Лимб (лат. limbus – рубеж, край, предел) – термин, использовавшийся в средневековом католическом богословии и обозначавший состояние или место пребывания не попавших в рай душ, не являющееся адом или чистилищем. Согласно представлениям о лимбе, в нём пребывают души тех, кто не заслужил ада и вечных мук, но не может попасть в рай по независящим от него причинам. Считалось, что в лимбе пребывают души добродетельных людей, умерших до пришествия Иисуса Христа (limbus patrum – лимб праотцов, то есть предел античных праведников), а также души некрещёных младенцев (limbus puerorum – лимб младенцев). Понятие о лимбе широко распространилось в западном богословии, начиная с XIII века.

[6] Алессандро Калио́стро, граф Калиостро, настоящее имя – Джузеппе Джованни Батиста Винченцо Пьетро Антонио Маттео Франко Бальсамо (1743, Палермо – 1795) – итальянский мистик, алхимик и авантюрист, называвший себя разными именами. Во Франции также был известен как Жозеф Бальзамо́.