Двое на башне

– Да, сэр, – сказал Хеймосс Фрай. – Только мои недостатки мешали мне давным‑давно собраться с силами. Я бы поднялся на вершину колокольни Уэлланда, если бы не мои недостатки. Уверяю вас, пастор Таркинхем, что мои колени как будто грызут крысы, с тех самых пор, как я под дождем подстригал кусты для нового газона, в пору старой миледи. К несчастью, когда парень молод, у него слишком мало мозгов, чтобы понять, как быстро можно растратить здоровье!

– Верно, – сказал Байлз, чтобы занять время, пока священник занимался поиском Псалмов. – Мужчина – дурак до сорока лет. Часто я думал, когда собирал сено, и поясница у меня казалась не крепче чем у змеи: «Черт бы побрал меня, если я целый год только и буду делать, что трудиться!» Я бы дал каждому простому парню по два добрых хребта, даже если переделка была бы просто липой.

– Четыре… четыре хребта! – решительно прибавил Хеймосс.

– Именно, четыре, – вставил Сэмми Блор, обладавший внушительным опытом. – Ибо вам нужен один спереди для вспашки и тому подобного, один с правой стороны для подкормки почвы и один с левой стороны для перемешивания смесей.

– Что ж, а потом я бы отодвинул дыхалку каждого мужчины на добрую пядь от его глотки, чтобы во время сбора урожая он мог дышать во время питья, не задыхаясь, как сейчас. Мне кажется, когда я чувствую, что еда проходит…

– Итак, мы начинаем, – перебил мистер Торкингем, когда он завершил поиски гимна, и его мысли снова вернулись в этот мир.

Последовавший грохот ножек стульев по полу означал, что все рассаживаются по своим местам, – этим шумом воспользовался Суитэн, пройдя на цыпочках этажом выше и прикрыв листами бумаги дыры от сучков в доске у входа, места, где не хватало ковра, чтобы его лампа не светила вниз. Отсутствие обшивки потолка внизу делало его положение почти таким же, как у подвешенного в той же комнате.

Священник объявил мелодию, и его голос разразился «Вперед, христианские солдаты!» с нотами непреклонной жизнерадостности.

К нему, однако, присоединились только девочки и мальчики, мужчины же вступили лишь ахами и охами. Мистер Торкингем остановился, и Сэмми Блор заговорил:

– Прошу прощения, сэр, будьте с нами помягче сегодня. Из‑за ветра и ходьбы мое горло шершавое, как терка; и, не зная, что вы собираетесь начать в эту минуту, я не откашлялся, и я думаю, что Хиззи и Нэт тоже, не так ли, ребята?

– Это правда, я не подготовился как следует, – сказал Езекия.

– Тогда вы совершенно правы, что заговорили, – сказал мистер Торкингем. – Не трудитесь объяснять; мы здесь для практики. А теперь откашляйтесь, и начнем снова.

Раздался шум, как от атмосферных мотыг и скребков, и басовая группа наконец‑то начала действовать в нужном темпе:

– Перед, Христенские содаты!

– Ах, вот в чем у нас главный недостаток – в произношении, – перебил священник. – Теперь повторяйте за мной: «Впе‑ред, Христи‑анские, сол‑даты».

Хор повторил, как преувеличенное эхо: «Впе‑ред, Христи‑анские, сол‑даты».

– Лучше! – сказал священник подчеркнуто оптимистичным тоном человека, который зарабатывал себе на жизнь, обнаруживая светлую сторону вещей, не очень заметную другим людям. – Но это не должно произноситься с таким резким ударением, иначе в других приходах нас могут назвать пораженцами. И, Натаниэль Чэпмен, в вашей манере пения есть какая‑то веселость, которая вам не совсем идет. Почему бы не спеть более серьезно?

– Совесть не позволяет мне, сэр. Говорят, каждый сам за себя: но, слава Богу, я не настолько подл, чтобы воровать хлеб у стариков, будучи серьезным в свои годы, а они гораздо больше в этом нуждаются.

– Боюсь, это плохие рассуждения, Нэт. А теперь, пожалуй, нам лучше спеть мелодию соль‑фа. Смотрите в ноты, пожалуйста. Соль‑соль! фа‑фа! ми…

– Я не могу так петь, только не я! – воскликнул Сэмми Блор с осуждающим недоумением. – Я могу петь настоящую музыку, например, фа и соль; но не что‑то настолько необычное, как это.

– Может быть, вы принесли не ту книгу, сэр? – любезно вмешался Хеймосс. – Я познал музыку в раннем возрасте и уже довольно давно, короче говоря, с тех пор, как Люк Снип сломал свой новый смычок для скрипки в свадебном псалме, когда преподобный Уилтон привел домой свою невесту (ты помнишь то время, Сэмми? – когда мы пели «Его жена, как прекрасная плодородная лоза, принесет свои прекрасные плоды», после чего молодая девушка покраснела, как роза, не понимая, что это точно случится). Говорю вам, сэр, с тех пор я разбираюсь в музыке и никогда не слыхал ничего подобного. В то время каждый пройдоха знал ноты: ля, си, до.

– Да, да, уважаемые; но это более современная система!

– Тем не менее, вы не можете изменить старую устоявшуюся ноту, которая является ля или си по своей природе, – возразил Хеймосс с еще более глубоким убеждением, что мистер Торкингем сошел с ума. – А теперь дай ля, сосед Сэмми, и давайте‑ка еще раз вдарим христенских содат и покажем мистеру настоящее пение!

Сэмми достал собственный камертон, черный и грязный, которому было около семидесяти лет, и который был изготовлен до того, как производители фортепиано увеличили высоту звука, чтобы сделать свои инструменты более блистательными; он был почти на тон ниже, чем у священника. Пока шел спор об истинной высоте звука, снаружи раздался стук.

– Кто‑то стучит! – сказала маленькая девочка‑дискант.

– Кажется, мы тоже слышали стук! – выдохнул хор с облегчением.

Щеколда была поднята, и мужской голос спросил из темноты:

– Мистер Торкингем здесь?

– Да, Миллс. Что тебе нужно?

Это был человек священника.

– О, если позволите, – сказал Миллс, показываясь из‑за двери, – леди Константин очень хочет вас видеть, сэр, и спрашивает, не могли бы вы зайти к ней после ужина, если не очень заняты? Она только что получила письмо, – так говорят, – и, думаю, речь будет идти о нем.

Взглянув на часы и обнаружив, что нужно немедленно отправляться в путь, если он хочет увидеть ее до наступления ночи, пастор прервал репетицию и, назначив другой вечер для встречи, удалился. Певцы помогли ему взобраться на лошадь и долго смотрели ему вслед, пока он не скрылся за краем долины.

 

III

Мистер Торкингем бодрой рысцой направился к своему дому, находившемуся на расстоянии около мили; каждый дом, обнаруживая в темноте свое местонахождение единственным фонарем, казался одноглазым ночным существом, наблюдающим за ним из засады. Оставив лошадь у пасторского дома, он проделал остаток пути пешком: пересек парк по направлению к Уэлланд‑Хаусу и свернул на подъездную аллею у северной двери особняка.