Если проткнуть глобус. Том 2
– А может быть, нам и надо было… остаться?
К теме не пристаем, потому что у нас теперь отлично, как у кошек, получается не тратить на переживания больше времени, чем необходимо. Обошлось и обошлось. Мы просто идем рассматривать симпатичный Сантьяговский аэропорт.
О, прикол! На стене около мест для ожидания, сделана фотовыставка черно‑белых портретов известных людей, похоже, артистов и певцов.
Разглядывая их, мы с удивлением обнаруживаем портреты Виктора Хары и известной нам теперь Виолеты Парра. Они и на стене рядышком прикреплены! Непонятно, к чему, но забавно, мы запечатлеваем это дело на фото и тут же посылаем их Михаилу, с прощальным приветом:
«Вот, дескать, ровно то, с чем ты нас познакомил, как здорово, пиши, всего хорошего и большой светлой любви! Маме привет!».
Мишка рад, отвечает, что в следующий приезд только к нему. Будет ждать.
«Следующий приезд… Как хорошо звучит эта фраза», – переглядываемся мы с Пятачком.
А рейс‑то наш будет через Аргентину. Такие странные рейсы с пересадками тут у них в Южной Америке. Как не бери, а прямого нет, все равно с пересадкой: или в Сантьяго, если из Байреса через океан надумал вылететь, и в Буэнос‑Айресе, если вылетать из Сантьяго. Интересно, почему так? Пассажиров набирают?
– А последней точкой в Южной Америке все равно Буэнос‑Айрес будет. Как ни крути, – напоминаю я Люде.
– Да, – задумчиво смотрит в окно Пятачок, – Наше все.
– Сейчас Освальдо напишу. Напугаю, что лечу к нему в Буэнос‑Айрес на ПМЖ, интересно, как отреагирует, – коварно хихикаю я.
***
Были какие‑то потрясающие облака под нами. И горные вершины со снегом и без. Долетели до перевалочной базы в Буэнос‑Айресе отлично. Вылет на саму Нуево‑Зеландию задерживается.
«Наверно, чтобы осознать, проститься и с Аргентиной, – понимаем мы, – Все таки, переломная точка и вершина путешествия.
Но это уже детали, и не вызывает лишних эмоций. Мы в пути.
Опешивший сначала от неожиданности Освальдо, поняв, что «я к вам пришла навеки поселиться» только шутка, все‑таки намерен приехать в аэропорт. Попытаться через окно транзитной зоны рукой помахать.
Конечно, я великодушно отговариваю его от этой пустой затеи, потому что, наконец, врубаюсь, во‑первых, что расстояние от его города Лухан до аэропорта семьдесят километров. До этого Лухан все казался ближним пригородом столицы. Во‑вторых, что в транзитной зоне нет окна. В‑третьих, ни к чему такие подвиги. Обозначил готовность и отлично. Не пятнадцать лет. Хотя, знаю, что внутри была бы польщена, если бы он не послушался.
В окнах главного аэропорта имени Министра Писторини непробудная чернота, и в ней отражаются стойки баров и круглые плафоны лампочек на потолке.
– Пожалуй, надо подзарядить телефоны.
Мы устраиваемся на высоких табуретах в спец‑месте Free Print Zona, где и распечатать можно спешное, и поработать удобно, сидя за длинным столом‑прилавком, разделенным вдоль темно‑серой перегородкой с USB разъемами на обе стороны для страждущих.
Эх, а юэсбишные гнезда расшатаны до безобразия, непомерным усердием проезжих заряжающихся. Еще «живые» гнезда, те, что держат разъем методом тыка без человеческого участия, уже найдены и заняты такими же страждущими. Теперь мы привязаны к своим розеткам, руками придавая жесткость соединению, то есть держим шнуры.
Но и это не спасает – любое неосторожное шевеление и упс, зарядка не идет. Пожалуй, моего терпения не хватит.
Вокруг стоит умеренный равномерный гул, слева от нас заряжается парень в шортах, из‑под которых вместо правой ноги торчит металлический протез в кроссовке.
Парень, сосед справа, метнув быстрый взгляд на нашу застывшую композицию, без звука втыкает в свое гнездо зарядник на четыре юэсбишки и делает приглашающий жест рукой, чтоб перетыкались к нему, у него держит.
Теперь можно расслабиться и отвязаться по очереди на прогулку по аэропорту. Пор фавор, дорогой! Спасибо. Мы научились ценить помощь, в любых проявлениях. Это классно. Просто по‑человечески здорово.
– Как теперь без испанского языка‑то будем? Практически родной стал, – с грустью молвлю я, – Комфортно, когда он вокруг переливается.
– Привыкнем, – предполагает Пятачок, – Мне, конечно, в английском пространстве спокойнее.
Время до рейса незаметно тает. Пора на посадку.
Olga Tango: Мы садимся в самолет. До свидания. Напишу уже из Новой Зеландии. Обнимаю тебя и благодарю за все.
Освальдо Танго: Я желаю доброго полета, моя дорогая. Буду охранять тебя в пути.
Освальдо Танго: Ты знаешь. Сегодня ночью я видел тебя как яркую точку, и плавая перед моими глазами, образ твоих глаз остался, как темное пятно, окаймленное пламенем, подобно если ты смотрел на солнце.
Освальдо Танго: Куда бы я ни смотрел, чтобы увидеть, как вспыхивают ваши зрачки, но я не мог вас найти, как вы выглядите?
Освальдо Танго: Я знаю, что есть огоньки, ведущие путника к гибели ночью. Я чувствую, как тянут твои глаза. Но куда они меня тянут, я не знаю.
Olga Tango: Странное видение… Немного тревожно.
Освальдо Танго: Я скучаю по тебе. Я так скучаю по тебе.
Огромный самолетище набирает высоту.
В голове опять вертится песенка: «Там за облаками… там за облаками». Там‑там‑та‑рам, там‑там‑рам…
Из ПЗ. Как больно, милая, как странно
Трансокеанский перелет протекает отлично, несмотря на то, что самолет набит почти под завязку.
Все устаканивается лучшим образом, хоть и не сразу. Люду ее законное кресло в проходе вполне устраивает, а я нахожу себе место «под солнцем», отличное от указанного в билете.
Потому что мое «указанное» было, ну, не совсем ахти, в серединке трехместного ряда с соседями. Хоть и не упитанными, но от тесноты, ясно дело, постоянно недовольно копошащимися по бокам.
А ты в середине, как куколка гусеницы под раздачей, отчетливо вспоминаешь пост‑утробный период тугого пеленания, безвыходный и беспощадный.
