Фрунзенск-19

Город совершенно не изменился, это Любе не показалось, разве что во дворе собственного дома, в котором она разменяла два десятка своей юности, девушка стала замечать новых соседей. Во всем остальном – как будто бы не уезжала. Отец сказал когда‑то школьнице Любе, что Фрунзенск – это город фундаментального материализма. «Все, что было построено еще до нас, будет стоять и здравствовать веками, образно говоря, наш город может обзавестись чем‑то новым, но нарушить старое никому не позволит» – пояснил отец на вопрос своей дочери.

Работа в скорой помощи требовала от Любы силу и самоотдачу, но зато девушке не приходилось скучать. Каждый день, каждый выезд приносил что‑то новое. Были боль и слезы, но доставалась и благодарность, работа с людьми – задача не из легких. И все равно Любе нравилась ее новая работа, а главное – она заново привыкала к Фрунзенску. К небольшому городу, где она родилась и выросла, к городу, который простил ей измену и принял обратно такую, как есть.

Теперь же и Люба могла отплатить ему за гостеприимство, могла стать хоть чем‑то полезной, и девушка с каждым днем понимала уверенней, что настоящее счастье вовсе не такое, каким оно виделось ей еще год назад.

 

Алексей

 

Две недели в новой колонии промелькнули быстро и стремительно, Алексей Татьков привыкал к новой жизни. Нет, конечно, это была не свобода, конвой под окнами и колючая проволока, протянутая по всему периметру бетонного забора, напоминали заключенным, что именно они находятся по эту сторону от общества и власти. Но въездные ворота основную часть времени оставались незапертыми, а солдаты из караула – обычные срочники, не усматривающие врагов в заключенных. С таким раскладом можно было смириться.

Из общей комнаты на третьем этаже, где Алексей уже практически обжился, открывался вид по ту сторону колючей проволоки, – «окно в жизнь», – думал Татьков, грея лбом оконную раму. За окном проплывала жизнь в своем чарующем, непрерывном ритме, всю красоту и прелесть которого мог оценить лишь человек, лишенный свободы. К счастью, лишенный временно, – восемь лет за убийство с отягчающими – это еще не самый худший расклад из возможных, – вспомнил Леха слова адвоката. Наверное, он был прав, тем не менее, даже эти восемь лет прозвучавшие для Татькова, как гром, среди ясного неба, показались немыслимым и нестерпимым сроком, – восемь лет, за что, ребята?

За окном мелькала жизнь, ее невозможно было потрогать, пощупать, но теперь ее можно было увидеть – а за это Леший был готов отдать все что угодно. Быстро и плавно мимо окна по дороге пробегали мелкие легковушки, их поток иссякнет ровно тогда, когда солнце раскрасит мачты фонарных столбов, причудливыми фигурами выделяющиеся среди берез и акаций – наблюдающий за жизнью мужчина у окна выучил это уже в первую неделю своего приезда.

Иногда в потоке машин, как большие, рычащие жуки, по дороге медленно и печально тащились автобусы, сопровождаемые ревом двигателя и серой гарью. Если присмотреться очень внимательно, можно разглядеть и лица пассажиров, едущих утром на скучную работу. Большинство людей отречено смотрели в сторону тюрьмы, не замечая всей прелести окружающего мира, сквозь пыльное стекло гремящего автобуса.

Погруженные в свои мысли и заботы, никто из пассажиров на Татькова не смотрел, – мне бы ваши проблемы, – мысленно завидовал он. Но из этого правила были и исключения. Пару раз, бесцеремонно изучая безразличные, скучные лица, Алексей поймал взгляд пассажирки автобуса. Ее любопытные, живые глаза нашли фигуру стоявшего у окна небритого мужчины, долго и с интересом рассматривали его.

Полная, миловидная девушка, скучающая среди сонных попутчиков, вопреки ожиданиям заметила Татькова и посмотрела на него любопытными карими глазами, от этого взгляда Леха смутился. За несколько месяцев, проведенных в колонии, Леший отвык от посторонних интересов, – кому придет в голову рассматривать лицо незнакомого зека? Но девушка не отвела глаза и Леха помахал ей рукой, по‑доброму, без обиды.

Незнакомка снова удивила, помахав рукой ему в ответ. Красивой ее, конечно, не назовешь, но что‑то в этой девушке определенно радовало глаз. Полноватая, с пышной челкой, располагающее к общению дружелюбное личико, – «домашняя и уютная», – понял Татьков в тот момент, когда коптящий автобус покинул видимые из окна границы.

Эту девушку он видел дважды, а дежурил у окна теперь каждое утро. В семь‑пятнадцать идет первый автобус, а за ним с интервалом в двадцать минут следуют два других рейсовых автобуса – это расписание Леха выучил уже наизусть. После восьми утра расписание прерывалось, далее автобусы следовали с получасовым промежутком, он и это запомнил.

Молодые солдаты, делавшие вид, что охраняют периметр колонии общего режима, на вопросы Татькова отвечали охотно, и к вечеру Алексей уже имел приблизительное представление о местной географии. Как выяснилось, исправительное учреждение, в котором он находился, располагалось на окраине города. Ближе к лесу, куда уводила широкая дуга дырявой автомобильной дороги, стояло здание исследовательского института и городская клиническая больница.

По этой же дороге, как объяснил Лехе молодой, рыжеватый сержант, можно было доехать до Фрунзенской военной части, – но это крюк большой, да и дорога убитая, через Калининское шоссе гораздо ближе, да и покрытие лучше. Это означало одно из двух: или его новая таинственная незнакомка проводила опыты с крысами в институте, или ставила уколы живым людям в больнице.

Загадав на монете – орел или решка, Татьков выяснил, что все‑таки лаборант. Почему именно с крысами, Леший не знал, но никакая более подходящая деятельность для младшего научного персонала на ум не приходила. Будучи всю жизнь человеком простым и работящим, Леха понятия не имел, чем занимаются в современных институтах, но опыты над животными он не одобрял, – «уж лучше бы зеков брали!». Как выяснилось немного позже, в последнем он не ошибся.

Старший научный персонал на автобусах не ездит, – размышлял Алексей, придумав даже имя для таинственной незнакомки, – Рита, – наверняка эту девушку зовут именно так!

Через две недели халява закончилась, и вновь прибывшие заключенные во Фрунзенское исправительное учреждение приступили к трудовым будням. В шесть утра подъем с умыванием, в шесть‑тридцать небольшая гимнастика, заканчивающаяся ленивым бегом внутри двора по периметру. Дальше шел однообразный, но вполне годный завтрак, после которого временно лишенные свободы граждане в одинаковых спецодеждах разделялись на группы от четырех до восьми человек в каждой и, сопровождаемые конвоем из нескольких солдат, выезжали на место проведения своей трудовой, исправительной деятельности.

В первую неделю Татьков убирал палки, наваленные ветром вдоль обочины дороги. Каким богам или дьяволам возносить благодарности Леха не знал, но прекрасно понимал, что это та самая дорога, ведущая от города в сторону колонии, а значит и автобус с его Ритой должен проезжать именно по ней. Часами Леший так и не разжился, да у него и раньше‑то их не водилось, а посему каждые пять минут, казавшиеся для Алексея целой вечностью, он приставал к солдатам с вопросами, – браток, не подскажешь, который час?

– Встречаешь кого, или побег задумал? – хохотал веселый рыжеватый сержант, лениво покуривающий в тени на обочине, но время говорил, смотря на Леху с озорными искрами.