Фрунзенск-19

Первый автобус прошел с запозданием, если конечно, «командирские» часы веселого сержанта со временем не врали. Риты в автобусе он не увидел, как ни пытался вглядываться в немногочисленных пассажиров, едущих на работу утренним рейсом. Не оказалось ее и в следующем автобусе, к тому же все растрескавшееся боковое стекло закрывал яркий плакат с рекламой нового кинотеатра Спутник, и расстроенный Леха принялся за уборку.

Следующий поворот судьба уготовила ему уже в конце следующей недели. За это время в колонию общего режима прибыло еще несколько грузовиков с «живым грузом» и общее количество заключенных увеличилось до двухсот восьми человек.

– Ну, что, Татьков, хочешь поработать? – обратился как‑то к нему начальник Фрунзенского исправительного учреждения.

– Всегда готов, товарищ начальник! – отрапортовал бодрый Леха и с опаской посмотрел на начальника колонии, – а мало ли чего.

– Ну что ты заладил – начальник, да начальник? Александр Сергеевич я, как Пушкин, запомнить трудно? Ну ладно – ладно, не извиняйся, – отмахнулся он, видя, как Татьков побледнел лицом, – ты вот что скажи, за что тебя Лешим‑то прозвали? Ты, что, в лесу родился?

К шуткам Татьков привык, понимая, что начальник шутить любит, да и вообще юмор поощряет, но вот откуда ему про это прозвище известно стало, Леха не знал. Никто за целый месяц в колонии не называл его этим именем, он был уверен, что Леший остался в старом исправительном учреждении и более о нем вспоминать не будут, – значит у них там все гораздо серьезней, чем мне казалось, – подумал Леха, а вслух сказал:

– Грибы люблю, Александр Сергеевич, в своем городе лес, как пять пальцев знаю.

– В городе‑то, это где две березы, да три сосны, – снова хохотнул начальник, – ну, тогда хорошо, что не Дуболомом прозвали.

Леха ждал. Он понимал, что начальник начал издалека, на самом деле цель беседы не имеет ничего общего с этими шутками.

– Такое дело, Татьков, – проговорил начальник колонии, уже посерьезнев, – железнодорожникам нашим человек очень нужен! У них лето – самый рабочий сезон по станционно‑техническому обслуживанию, и сразу двое монтеров ушли на больничный. Один руку сломал, со вторым я не знаю, что случилось, но человек им позарез нужен, просили меня. Я уже предлагал до тебя тут… и двое отказались – у них, понимаешь ли, режим есть, который нарушать нельзя. В семь утра завтрак, с двенадцати и до часу – обед, а в семнадцать часов рабочее время заканчивается. На другое, говорят, они не подписывались. А там, сам понимаешь, путейская бригада и рабочий день у них несколько иной, особенно летом. Вполне возможно, что и в вагоне ночевать придется, чтобы рано утром туда – сюда дрезину‑то не гонять. Им человек нужен с головой и руками, понимаешь? А я насильно заставлять никого не хочу. У тебя, вообще‑то, как с руками – работал раньше?

– Так‑точно, гражданин‑начальник, два с половиной года автослесарем в мастерской, ну и до этого приходилось! – отрапортовал сбитый с толку Татьков.

– Опять ты за свое! – Всплеснул руками начальник колонии.

– Виноват, Александр Сергеевич, привычка!

Трегубов снизу‑вверх внимательно оглядел Татькова, после чего задумчиво произнес:

– Хороший ты, вроде, мужик, Алексей! Не понимаю я, за что ты сидишь, да еще по статье за убийство… смотрю на тебя и не укладывается это в моей голове. По пьянке, что ли?

– Гражданин‑начальник… виноват, Александр Сергеевич, по ней, проклятой! Не помню я, где был и что делал!

– Тогда понятно. Не ты первый, не ты последний, такое дело до добра не доводит! Не обмани, в общем, оказанного доверия и упаси тебя проведение от попытки побега – бежать тут некуда, а вот неприятностей себе можно таких нажить, что, мама – не горюй!

О побеге заключенный Татьков уже давно и размышлять позабыл, ни к чему оно теперь ему было. Еще бы месяц назад Леха дал деру – с дуру и не задумываясь о последствиях, тюремные стены довели Татькова до последней степени крайности и отчаяния, но перевод во Фрунзенск‑19 изменил порядок вещей. Здесь жизнь снова стала походить на человеческую, а значит и бежать было незачем. Но, даже в этих сносных условиях, Алексей Татьков представить не мог, что означает временный перевод в бригаду железнодорожников, если эта бригада постоянно работает за городом, – не будут же его индивидуально сопровождать вооруженные конвоиры, или будут?

Более до конца недели начальник колонии разговоров не заводил. Алексей уже склонялся к мысли, что все сказанное розыгрыш или шутка, когда утром в понедельник к нему подошел начальник общежития, вместе с краснолицым, улыбающимся здоровяком в полосатой тельняшке, накинутой на голое тело. Руки и плечи незнакомца покрывал равномерный бронзовый загар, как у человека, проводящего большую часть времени на открытом воздухе. С добродушного, обветренного лица здоровяка Алексея разглядывали два внимательных карих глаза.

– Ну, что, Татьков, знакомься! Это твой новый временный начальник – Щербунов Андрей Васильевич, прошу, так сказать, любить и жаловать! – хохотнул начальник общежития.

– Можно просто Андрей, или по отчеству – Васильевич, да и последнее делать не обязательно, любить не нужно, а работать – придется!

Суровый, басовитый тон Щербунова несколько отличался от веселых глаз говорившего, – «ну а чего ты хотел, он перед собой заключенного видит», – тут же осадил себя Леший.

– Заключенный номер сто сорок шесть, Алексей Татьков, к работе готов! – выпрямился Леший, принимая предложенное рукопожатие.

– Нормальный парень, с головой и работящий, – отрекомендовал Татькова комендант общежития.

– Если так, значит сработаемся! – улыбнулся Щербунов, – ну что, готов приступить к работе? Если готов, то завтра увидимся, заеду за тобой в семь утра!

Комендант, уходя от Татькова, порекомендовал ему сложить вещи из расчета на неделю, – ихние три дня, – махнул рукой комендант в сторону удаляющемуся Щербунову, – запросто могут и на неделю затянуться, так что одежду с собой сразу бери. За харчи не волнуйся, бригадир пути обязан тебя на довольствие поставить! Да, и не говори никому больше – «заключенный номер сто сорок шесть», – захохотал усатый начальник общежития, – там и без того все знаю кто ты и откуда к ним прибыл, не пугай людей! Видел, как у твоего бригадира глаза округлились? – удаляясь, смеющейся комендант оставил Татькова в серьезных раздумьях.

– Тебя чего, на железке работать заставили? – спросил Лешего сосед по комнате – сутулый мужчина с выпирающими усами и узко посаженными, нагловатыми глазками, за глаза именуемый – Бирюком.

– Зачем? Я сам согласился! – опешил от такого напора Татьков.

– Ну и дурак! – резюмировал Бирюк, – тут у нас рабочий день с восьми до двенадцати, а далее обед, ну а после семнадцати часов уже шабаш. А там – отсюда и как закончите… думать нужно было, перед тем, как соглашаться…