Горбун, Или Маленький Парижанин
– Пусть будет полторы тысячи, – решил Гонзаго. – Начинайте, Пероль.
– Господа, – обратился тот к жаждущим, – поскольку эти места последние, и притом лучшие, мы предоставим их тем, кто больше предложит. Итак, номер девятьсот двадцать семь, полторы тысячи ливров!
По толпе прошел ропот, но никто не принял цены.
– Черт побери, кузен, – бросил Шаверни, – придется мне вам помочь. – И он крикнул: – Две тысячи ливров!
Претенденты с тоской переглядывались.
– Две с половиной! – во все горло выкрикнул Навайль.
Солидные кандидаты были потрясены и растеряны.
– Три тысячи! – раздался сдавленный голос толстого торговца шерстью.
– Принято! – поспешно сказал Пероль.
Гонзаго бросил на него разъяренный взгляд.
Да, Перолю недоставало полета ума. Он боялся, что у человеческого безумия есть предел.
– Ну и ну! – пробормотал Плюмаж.
Галунье стоял, молитвенно сложив руки. Он смотрел и слушал.
– Номер девятьсот двадцать восемь, – назвал управляющий.
– Четыре тысячи ливров, – небрежно произнес Гонзаго.
– С ума сбрендить! – ахнула перекупщица в туалете, купленном за двадцать тысяч луидоров, в котором ее племянница недавно венчалась с графом. Деньги эти она нажила на улице Кенкампуа.
– Беру! – крикнул аптекарь.
– Даю четыре с половиной! – надбавил торговец скобяным товаром.
– Пять тысяч!
– Шесть!
– Отдано! – объявил Пероль. – Номер девятьсот двадцать девять… – Но, поймав взгляд Гонзаго, надбавил: – За десять тысяч ливров!
– Четыре фута на четыре! – выдавил ошеломленный Галунье.
Плюмаж задумчиво пробормотал:
– Меньше, чем могила!
А торги уже шли полным ходом. Всех охватило сумасшествие. За девятьсот двадцать девятый номер торговались, словно от обладания им зависела жизнь, и, когда за следующую клетушку Гонзаго назначил цену в пятнадцать тысяч ливров, никто даже не удивился. Расплачивались, заметьте, не сходя с места, звонкой монетой либо государственными билетами.
Один из секретарей Пероля принимал деньги, второй заносил в записную книжку фамилии покупателей. Шаверни и Навайль перестали смеяться, они восхищались.
– Невероятное безумие, – заметил маркиз.
– Да, не будь я очевидцем, ни за что бы не поверил, – согласился Навайль.
А Гонзаго бросил с обычной насмешливой улыбкой:
– Ах, господа, Франция – прелестная страна. Но пора кончать. Все остальное по двадцать тысяч.
– Да это же даром! – восхитился Шаверни.
– Мне! Мне! Мне! – завопила толпа.
Торги продолжались под крики радости и вопли отчаяния. Золото потоком сыпалось на ступени, ведущие на помост, которые служили прилавком. Истинное удовольствие, к которому, правда, примешивалось известное ошеломление, было смотреть, с какой радостью люди опустошали набитые карманы. Получившие вожделенную квитанцию размахивали ею над головой. Хмельные от счастья, они мчались, вступали в квадраты, отмеченные мелом, и горделиво примеривались к ним. Потерпевшие поражение рвали на себе волосы.
– Мне! Мне! Мне!
Пероль и его подручные не знали, кого слушать. Неистовство нарастало. Когда пошли последние номера, казалось, вот‑вот начнется кровопролитие. Девятьсот сорок второй номер, тот, в котором было всего два с половиной фута, был уступлен за двадцать восемь тысяч ливров. Пероль громко захлопнул записную книжку и объявил:
– Господа, торги закрыты.
На миг воцарилась небывалая тишина. Счастливые обладатели клетушек ошеломленно переглядывались. Гонзаго подозвал Пероля и распорядился:
– Очистите зал!
В эту же секунду в дверях, ведущих из вестибюля, появилась еще одна группа – придворных, откупщиков, дворян; они пришли засвидетельствовать почтение принцу Гонзаго. Увидев, что место занято, они остановились.
– Входите, господа, входите! – пригласил их Гонзаго. – Сейчас мы отправим всех этих людей.
– Входите, – добавил Шаверни. – Эти добрые люди, ежели захотите, уступят вам свои приобретения по двойной цене.
– И совершат большую ошибку, – заключил Навайль. – Привет, толстяк Ориоль!
– А, так вот он где, Пактол[1], – бросил тот, отвесив глубокий поклон Гонзаго.
Ориоль был весьма многообещающий молодой откупщик. Среди прочих здесь были Альбре и Таранн, оба финансисты, барон фон Батц, благонамеренный немец, приехавший в Париж в надежде познать в этом городе все разновидности разврата, виконт де Лафар, Монтобер, Носе, Жиронн, все гуляки и распутники, все дальние родственники или уполномоченные дальних родственников Невера; принц Гонзаго созвал их на торжественный семейный совет, о котором упоминал господин де Пероль и на котором нам вскоре предстоит присутствовать.
– Как распродажа? – поинтересовался Ориоль.
– Неудачно, – холодно ответил Гонзаго.
– Ты слышал? – прошептал в укрытии Плюмаж.
Галунье, стирая со лба крупные капли пота, сказал:
– Он прав. Эти петушки позволили бы ощипать себя до последнего перышка.
– Господин Гонзаго, вы потерпели неудачу в делах? – воскликнул Ориоль. – Да быть такого не может!
– Судите сами. Последние места я сдал одно за другим по двадцать три тысячи ливров.
– В год?
– В неделю!
Новоприбывшие воззрились на будущие клетушки и на тех, кто их приобрел.
– Двадцать три тысячи! – в совершенном изумлении повторяли они.
– Надо было начинать с этой цифры, – сказал Гонзаго. – У меня была почти тысяча номеров. За сегодняшнее утро я получил бы чистыми двадцать три миллиона.
[1] Пактол – небольшая речка в Лидии, в которой, по преданиям, в древности добывали золото; в переносном смысле источник богатств.
