Горбун, Или Маленький Парижанин
– Я хочу вас предупредить, – продолжал Гонзаго, – что события, которые скоро произойдут, могут в какой‑то мере показаться вам загадочными. Никогда не пытайтесь – и я не прошу, а требую этого – понять причины моего поведения; единственное, что от вас нужно: услышав приказ, действовать. Пусть вас не беспокоит, что дорога может оказаться долгой и трудной, потому что, клянусь вам честью, в конце ее вас ждет богатство.
– Мы идем за вами! – воскликнул Навайль.
– Все до единого! – дополнил Жиронн.
А кругленький Ориоль с рыцарственным жестом завершил:
– Хоть в ад!
– Дьявол меня побери, кузен, – негромко бросил Шаверни, – до чего у нас верные друзья! Готов побиться об заклад…
Возгласы удивления и восторга не дали ему договорить. Он сам с полуоткрытым ртом восхищенно уставился на девушку поразительной красоты, которая неосторожно появилась в дверях спальни Гонзаго. Вероятно, она не ожидала встретить здесь столь многочисленное общество.
На юном, исполненном беззаботной радости лице девушки, вошедшей в двери, сверкала шаловливая улыбка. Увидев, сколько народу собралось у Гонзаго, она остановилась, быстро опустила на лицо кружевную вуаль, украшенную вышивкой, и застыла на пороге, словно прекрасное изваяние. Шаверни пожирал ее взглядом. Остальные прилагали титанические усилия, чтобы не пялиться на нее. Гонзаго, поначалу вздрогнувший, тут же овладел собой и устремился к ней. Он взял ее руку и поднес к губам, причем в его поведении почтительности было даже больше, чем галантности. Девушка не произнесла ни слова.
– Прекрасная затворница! – прошептал Шаверни.
– Испанка! – бросил Навайль.
– Так вот почему принц держит на запоре свой домик за церковью Сен‑Маглуар!
Друзья принца с видом знатоков, каковыми они и были, любовались ее гибким и в то же время благородным станом, краешком крохотной волшебной ножки, густой, пышной короной шелковистых волос чернее смоли.
На незнакомке был парадный туалет, простая роскошь которого выдавала в ней знатную даму. И чувствовалось, что она умеет носить его.
– Господа, – объявил принц, – уже сегодня вы увидели бы это юное, драгоценное дитя, поскольку она драгоценна мне по многим причинам, и я собирался объявить об этом, но не думал, что это произойдет так скоро. В настоящую минуту я не буду иметь чести представить вас ей: еще не настало время. Прошу вас, подождите меня здесь. Вот‑вот вы будете нам нужны.
Он взял девушку за руку и увел в свои покои, дверь за ними закрылась. На всех лицах явилось выражение легкомысленного веселья, и только лицо маркиза де Шаверни осталось, как и прежде, дерзко‑насмешливым.
Наставник ушел, и эти большие школьники почувствовали себя свободными.
– Удачи! – крикнул Жиронн.
– Не будем их смущать! – подхватил Монтобер.
– Господа, – начал Носе, – вот так же покойный король совершил выход вместе с госпожой де Монтеспан[1] к собравшемуся двору. Кстати, Шуази, это твой почтенный дядюшка поведал о том в своих мемуарах… Присутствовали архиепископ Парижский, канцлер, принцы, три кардинала и две аббатисы, не говоря уже об отце Летелье[2]. Король и графиня должны были торжественно попрощаться, дабы вернуться в лоно добродетели. Но тем не менее графиня рыдала, Людовик Великий прослезился, затем оба откланялись суровому собранию.
– Как она прекрасна! – задумчиво произнес Шаверни.
– А вы знаете, какая пришла мне мысль? – воскликнул Ориоль. – Семейный совет собран по поводу развода!
Сначала все запротестовали, но потом каждый пришел к выводу, что это весьма и весьма возможно. Ни для кого не было секретом, что принц Гонзаго и его супруга совершенно не общались между собой.
– А ведь он так хитер, – заметил Таранн, – что способен оставить жену, но сохранить ее приданое.
– И потому ему нужны наши голоса, – согласился Жиронн.
– Шаверни, а ты что скажешь? – поинтересовался толстяк Ориоль.
– Скажу, – ответил маркиз, – что вы были бы подлецами, не будь вы такие дураки.
– Клянусь богом, кузен, – возмутился Носе, – ты уже в том возрасте, когда за дурные привычки наказывают, и я хочу…
– Ну, ну, – вмешался миролюбивый Ориоль.
Шаверни даже не взглянул на Носе.
– Как она прекрасна! – еще раз повторил он.
– Шаверни влюбился! – закричали со всех сторон.
– Только поэтому я прощаю его, – объявил Носе.
– А кто‑нибудь знает хоть что‑то об этой девушке? – осведомился Жиронн.
– Никто и ничего, – отозвался Навайль, – кроме того, что господин Гонзаго тщательно скрывает ее и что Пероль назначен рабом, обязанным исполнять все прихоти этой прелестной особы.
– Пероль ничего не рассказывал?
– Пероль никогда ничего не рассказывает.
– Ну да, ее же охраняют.
– В Париже она одну, самое большее, две недели, – высказался Носе, – потому что в прошлом месяце владычицей и повелительницей в маленьком домике нашего дорогого принца была Нивель.
– Да, и с той поры мы ни разу не ужинали там, – заметил Ориоль.
– В саду установлены, прямо сказать, караулы, – сообщил Монтобер, – и командуют ими попеременно Фаэнца и Сальданья.
– Всё тайны, тайны!
– Ладно, успокоимся. Все равно сегодня узнаем. Эй, Шаверни!
Маркиз вздрогнул, словно его внезапно разбудили.
– Шаверни, ты что, замечтался?
– Шаверни, почему ты молчишь?
– Скажи хоть что‑нибудь, Шаверни! Можешь даже нас оскорбить!
Маркиз оперся подбородком на руку.
[1] Монтеспан, Франсуаза Атенаиса, маркиза де (1641–1707) – фаворитка Людовика XIV, который расстался с ней в 1678 г.
[2] Летелье, Мишель (1648–1719) – иезуит, последний духовник Людовика XIV, имевший на него огромное влияние.
