Город

– Да не болтай ерунды, режим у него сменился. Я понимаю гласность, но чуши то не городи. Это тебе, видимо, твои заокеанские друзья подсказывают. Никуда правительство не денется, страна как была, так и останется. Да и откуда Богу знать, как ты деньги отдаешь, от сердца или может специально хочешь задобрить его.

– А кому же знать, если не Богу? Это только тебе и Богу известно, как ты распоряжаешься тем, что тебе дано. А правительство‑то, может, и не денется, а вот твоя душа денется. Сегодня ты здесь, а завтра уже в гробу. И все эти бумажки – оп! – и нету их. Умираешь голым, так же, как и родился.

Льву начал нравится диалог, он заулыбался и он постарался усесться на скамейке поудобнее.

– Хехе, душа. Вон Гальке аппендицит зимой резали, никакой души не заметили. Смешно же. Что такое твоя душа?

– Это, Лёва, разница между тобой и твоим трупом.

– То есть разум? Мой разум и есть душа?

– А у тебя, что, только разум есть? Чувств нет? Желаний, надежд? Разочарований? Опыта, вот этих всех трещин, которых жизнь в нас понаделала? Человека же не в конструкторском бюро делают. Душа – это вся твоя жизнь. И весь мир. И Бог тоже.

– Да Бог тут причем? Я жил и без него и планирую без него и закончить. Тогда где она, душа? В опыте? Я сам его нарабатываю. В желаниях? Тоже я сам. Живу, значится, без души, сам по себе

– Это тебе только кажется, что ты без Него жил. Муравей тоже думает: да я отлично справляюсь! Смотрите, какой у меня муравейник! Высокий, внутри еда, а если кто‑то придёт, я спрячусь. А помнишь, как мы такие муравейники мальчишками раскапывали? Эх, дурные были, несчастные муравьи, ползали, паниковали… Вот так и с жизнью. Живёшь такой уверенный в себе, а потом…

– … Потом вот в баптизм и уходишь. Нет души, Миша. Нельзя доказать, что она есть.

– Я, Лёва, не доказыватель. То, что душа есть, доказывать не надо. Когда тебе плохо, она болит. Когда хорошо, радуется. Когда приходит время, она уходит, и ты не можешь не заметить этого момента. Душа – это ответ на вопрос, зачем ты тут, на Земле. Я вот шестой десяток разменял, а другого ответа не нашёл. Ну что, ты когда молодой, бегаешь за женщинами, суетишься, надо тебе всем что‑то доказать, какой ты ловкий и шустрый и умный. А потом ты остаёшься наедине с собой, и выясняется, что всё это был дым, пыль. Смотришь, что ты нажил, и понимаешь, что люди, которые с тобой веселились, ушли, потому что ты уже и сам не такой весёлый, как был. И в конце концов выясняется, что не нажил ты ничего, кроме камней в почках. И даже если ты кому‑то что‑то доказал, то и от этого радости нет.

– Лет эдак тридцать назад ты говорил иначе. Что мы на земле для сглаживания неравенств классов для построения социалистического общества… Так что, выходит душу никто не видел, доказать ее нельзя, но она есть?

– А ещё лет тридцать назад до этого я говорил, что меня нашли в капусте. И, надо сказать, верил в это не меньше, чем в классовую борьбу, что правда, то правда. Я на это неравенство здоровье положил, а вместо равенства только седые волосы и неврастения. А ещё сто лет назад про радиацию не знали. Про радио. Что можно изображение по воздуху передавать, а потом их через тысячу километров смотреть в деревянной коробке. Кому бы рассказал, засмеяли бы, вот как ты сейчас смеёшься. Так что дело не в том, можно душу доказать, или нет, а в том, как ты сейчас живёшь, веруя в неё или не веруя. Вот человек верует, что если делать плохо, то душе вредишь, и исправляется потихоньку. А не верует – и погибает. А потом придёт к Богу и скажет: это Ты виноват, что я погиб, потому что я не дождался, пока наука душу докажет. Но ведь ты‑то уже сейчас можешь начать жить по‑божески, не дожидаясь, пока наука этим займётся.

– А если не будет там, Бога твоего? Некого будет сказать. Совести только своей, что жизнь потратил на бегу за сказкой, где душу твою, что морковку кролику, подвесили перед носом.

– А тут расклад очень простой. Я вот сейчас пять рублей отдал – мне радость. Прожил день – благодарю Бога. Даже если Его нет, я хоть засыпать стал со спокойным сердцем, а не как раньше, когда я без ста грамм вообще выключиться не мог, так меня жизнь крутила и сам я себе нервы крутил. То есть жизнь моя проще не стала, но что‑то я получаю уже сейчас. Это знаешь, как говорили: «мирное небо над головой». Так вот оно мирное, когда у тебя – хочешь, смейся – в душе мир. И вот, допустим, зря я кому‑то каждый вечер говорю «Спасибо». Ну что ж теперь! Не так уж много я потерял. На что бы я мог свою жизнь тратить вместо этого? С мужиками в домино играть вон во дворе? Или в ларёк за пивом тащиться? Или власть на кухне ругать? Нет уж, я себя как‑то не чувствую обделённым. А вот что я выиграл – так это вечную жизнь. А теперь представь, что я решил свою жизнь потратить на какие‑нибудь пустые вещи, как я и сделал. Ну? Что я выиграл по итогу? Да ничего. А проиграть могу целую вечность. Так что тут такие, знаешь, ставки. Если даже и поставил, ну, ничего нет, ничего не теряешь. А если выиграл – то поставил копейку, выиграл миллион.

– Вечность… Будет тебе вечность. Ты вон как угробил себя на «Домне‑девять»… Сказал тебе кто‑то «спасибо»?

– Какой домне? Ты о чём?

– Ой, точно, извини… На БАМе… Только Бог твой тебе спасибо тоже не скажет. Также ты на него и отпашешь, в своем баптизме.

– Это ты сейчас, Лёва, за Бога решаешь?

– А если проку от него, кроме как засыпать по ночам спокойно, то почему бы и не порешать.

– Ну так это, Лёва, как‑то бездоказательно, ты уж или трусы надень, или партбилет на стол положи. Это ты сейчас свою религию изобрёл только что, где Бог к тебе равнодушен, и обвиняешь в этом мою религию. Эдак аргументы можно какие хочешь выдумывать на ходу.

– Так если Бог только в голове. Нет его вокруг – не видно. То значит и выдумывать можно, что хочешь.

– А кто тебе, Лёва, сказал, что Он только в голове? Ты так сам себе поддакиваешь, что везде кругом оказываешься прав. Глядишь, сейчас придёшь к тому, что раз Бога нет, то Бога нет.

– Ну ты же сам говоришь, даже если нет, то засыпать стал хорошо.

– Так ведь это скорее говорит в пользу того, что Он есть, разве не так?

– Не так, брат, он есть потому, что тебе твои эти друзья заморские это внушили. Раньше же не было? А тут как с ним якшаться стал – так и появился. Вот тебе и зависимость.

– Ну как это раньше не было, Лев Соломонович? Всего семьдесят лет как отменили. По историческим меркам – пустяк.

– Ну да, вот без Бога мы в космос и полетели. Прямая, скажем так, зависимость.

– Ну тебе‑то, Лев Соломонович, от космоса теперь холодно или жарко? Я не говорю, что не надо было, там‑то интересно, наверное. Да только видишь, вон детишки? Убежали уже, ну ты на слово мне поверь, они там были, и их таки можно было увидеть своими глазами. У них мода появилась новая, они клея в пакет нальют и нюхают его, а потом ходят осоловелые. Минутный клей, современный полимерный. А теперь представь на секундочку, что если б у них мамка была в баптистах. Может, ходили бы не такие чумазые, да не такие никому не нужные, как сейчас, а? Как думаешь? А ведь они, если не снюхаются, то ещё ж и вырастут во что‑то. И что это будет? Это сейчас они клей нюхают только, а потом им надо будет ещё что‑нибудь. И они тебя или меня за последний рубль прирежут и даже не икнут. Так может, лучше б они в церковь пошли? А то что‑то Гагарин не очень‑то о них позаботился. Ну или я чего‑то не знаю, может, он за углом стоит с конфетами.

– Может они клей и начали нюхать, как все стало дозволено. Такого бардака никогда не было! А твои друзья тут как тут, капканы уже расставили, проходите, гости дорогие, вокруг мол грязь и разруха, а мы сеем вам вечное. Креститься только не забывайте.