Город
– Машка? Эт… То… Ты, – с трудом выговорил он.
– Здравствуй, Кривошеев, что сторожишь?
– Да… Я за соком…
– А почему именно тебя отправили? Ты самый прямоходящий из остальных представителей племени?
Он исподлобья смотрел на нее, распознавать длинные предложения давалось ему хуже. Поэтому он просто повторил.
– Я… за соком
– Понятно. Ну удачи.
Во дворе на лавочке курил Саша. Он всегда был нейтрален и аккуратен со всеми. Самый вероятный союзник в этот вечер. Завидев ее он приветливо поднял руку.
– Привет. Не ожидал увидеть тебя тут. Ты же, вроде, у Аньки?
– Так вышло. Или ты не рад моей персоне? – спросила Маша.
– Рад конечно! Проходи. А Аня с кем?
– С родителями.
– Понял!
Она зашла внутрь. За столом сидело много народа. Было душно и тесно. Все пили водку и вино. Маше сразу стало скучно. Девчонки неодобрительно отреагировали на появление новой гостьи. На лицах застыли дипломатические улыбки. Обменявшись парой дежурных, не несущих смысловой нагрузки фраз, она села на диван. Ей налили вина. Праздник угас с ее появлением. Одноклассница прошептала другой: «Ну вот. Теперь весь вечер пройдет в философских разговорах. И вообще, кто ее звал?» Мария налила себе яблочного сока, вместо вина. Нужно было идти. Ей просто было жаль этих людей. Все здесь было неуместно.
Кривошеева не было на улице, зато он уже сидел на остановке и вдохновенно о чем‑то беседовал с представителем низшей формы человечества на диковинном языке. Похоже представитель низшей формы советовал Кривошееву, где тут в окрестностях можно купить подешевле портвейн. Последними словами, которые она расслышала, были: «Белая‑белая, нестерпимая…» Видимо, речь шла о водке.
Начался противный моросящий дождь со снегом. Было тошно от всеобщей радости, которой она не разделяла и не чувствовала. Она хотела капризничать, все это остановить, сказать чтобы все исчезло лишь потому, что она так не хочет. Начало темнеть. Подошла к дому одной из своих подруг. С ней она меньше всего хотела провести этот день, но выбирать уже не приходилось. Маша остановилась на перекрестке, возле пятиэтажного дома, раздумывая. Там ее тем более не ждали. Больше не хотелось унижаться. Все было мерзко до тошноты, до рези в глазах. Противно от гламурной приторности выражаемых другими чувств. Маша развернулась и пошла искать такси домой.
Темно и одиноко. Она боролась с чувствами. В доме пахло праздником. Родителей не было. Маша сняла туфли и швырнула их ногой. Включила музыкальный центр и телевизор, тишина заполнилась чем‑то неестественно радостным. Набрала себе полную тарелку еды и пошла в зал.
– Ну хорошо. Но что же будет дальше? – спросил он.
– А тебе какая разница? – огрызнулась она.
– Ты сама знаешь. Не надо скрывать свои мысли. Думай о них в первую очередь!
– Почему так гадко?
– Потому что зима.
– Планета‑зима…
– Да… Белая‑белая, нестерпимая.
Маша со злостью швырнула тарелку в стену. Салаты медленно потекли по обоям. В квартире была одна она. Она и работающая аппаратура. И это чувство. Она называла это чувством комнаты. Когда ты один, долгое время находишься в комнате и смотришь телевизор или читаешь, то все вокруг, в том числе и душа окрашивались в определенный цвет. Обычно в этой комнате она чувствовала коричневый цвет, а сегодня красный, блестящий, отражающийся множеством полированных граней.
Ей так никто не позвонил. Маша вспомнила, что оборвала телефон, поэтому ждать поздравительных звонков не имело смысла. Оставались поздравления по телевизору. Обычно, все новогодние передачи не рассчитаны на постоянный просмотр. Их цель – привлечь зрителя яркой картинкой в надежде на то, что он обратит хоть какой‑то процент своего внимания на рекламу. Она переключала передачи. От одного канала к другому. Остановилась на музыкальном канале. Соседи за стеной громко праздновали. На улице взрывы дешевых петард слышались постоянно. Каждый взрыв болью звучал в сердце. Из открытой форточки тянул сквозняк с запахом пороха. Игрушки на сосне перестукивались.
Двенадцать часов. Начали греметь и шипеть фейерверки. Небо окрасилось разными цветами. Цвет ее души в этом момент был темно‑синий, с красными прожилками.
– Трудно быть отвергнутой всеми? – спросил он.
– Почему?
– Ты отвергла даже сама себя. Ты просто ушла, – он пристально смотрел в глаза.
– Почему все так? – устало спросила Маша.
– Наверное, потому что ты другая. Поэтому просто жаль хранить тебя в одном экземпляре.
– Значит, таких как я много?
– Не настолько. Примерно по одной на город средних размеров. – он приставил палец ко лбу, словно что‑то вспоминал.
– А зачем тебе это?
– Зачем, зачем… Да какая разница? Это же, в конце концов, красивая загадка. Да?
– Я больше не хочу быть загадкой… Кто ты на самом деле?
Он окинул взглядом город перед ним. Вздохнул.
– Тишина избавит меня, надеюсь, от необходимости, прости за дерзость, объяснять…
– … ты придешь за мной? – она не плакала.
– Тебе решать.
– Это правда?
– Если нет, то должна быть. – улыбнулся он.
Он ушел. Маше почему‑то из ниоткуда пришло совсем неуместное моменту воспоминание вчерашнего дня, что связывающей абсолютно незнакомых людей в школьном туалете, был Саша, с которым кто‑то учился в одном колледже, но на разных курсах, кто‑то делил учебную машину в автошколе, кто‑то познакомился с ним на вечеринке. Саша есть везде и у всех. Всегда нейтрален и аккуратен.
Она никак не могла поймать какую‑то красивую глубокую мысль, с который бы завершила этот неприятный день, но так и не смогла и незаметно для себя спокойно уснула.
