Грань. Сборник мистических рассказов

– Отстойный какой‑то путь, – нервный смешок вырвался из его легких. Она наконец тихо засмеялась, совсем как раньше.

– Это как посмотреть. У тебя есть семья, которая тебя любит и которую любишь ты.

– Да, – Лев улыбнулся. – Но мы так много пережили вместе. Помнишь наши прогулки по городу в минус тридцать? А как мы из Эрмитажа целыми выходными не вылезали? – Он поднял на нее глаза, она с улыбкой кивнула.

– Я никогда этого не забуду. Как рисовали помадой на лбу «поцелуй меня», как обнимали незнакомцев и парочкам на улице дарили цветы.

– Да! И как разлили шампанское в школьном туалете!

– Помню, как я тебе летом письма от руки писала, но доходили они только к сентябрю…

– Это каждый раз поднимало мне настроение в начале учебного года… – Он замолчал, взял ее ладони в свои, пристально разглядывая в ее зрачках пазлы общих воспоминаний.

– Это всегда будет много значить для меня. И по‑настоящему поможет тебе, когда она придет.

Лев погрустнел, сразу сник, но храбро расправил плечи.

– Ты же знаешь, что я буду искать тебя в каждом человеке, с кем более менее сближусь?

– По началу да. Но потом ты поймешь, что надо жить дальше. И эта жизнь будет прекрасной.

– Раз ты так говоришь, я тебе верю.

Они просидели так еще семь минут – в ностальгической тишине, с теплом и грустью во взглядах. Затем она поднялась, коснулась губами его лба и, не оборачиваясь, покинула кафе.

Лев сидел какое‑то время смотря в стену, пытался переварить чувства. А потом его окликнули.

– Лев?

Эта была совершенно другой. Статной, искрящейся, интересной, но без той наивности во взгляде, что была у Нее. Лев мотнул головой, улыбнулся.

– Конечно, Взрослая Жизнь, здравствуй, я как раз тебя ждал.

Она присела напротив, доставая из сумки бумаги.

– Займемся новым проектом? Мне очень понравились твои идеи, они меня вдохновили на нечто грандиозное. – Она заметила потерянность парня. – Все в порядке? Кто здесь был до меня?

Лев осекся, расплывшись в улыбке – все же она, сидящая напротив, ему очень нравилась. Он с интересом взглянул на бумаге перед собой и отмахнулся.

– Ничего особенного, здесь была Дружба, но она уже ушла. Приступим?

 

Засыпанный Петербург

 

Говорят, большая сила – большая ответственность. Только ты вырастаешь, заканчиваешь институт, и сил у тебя нет никаких, зато ответственности – вагон. Работа редко бывает любимой, на досуг нет времени. Хочется иногда просто топнуть ногой в сенях, отбросить веер и упасть в объятия любимой нянечки. Только на дворе двадцать первый век, веера и сени вышли из моды, а нянечки у тебя никогда не было. Приходится искать себя в этой жизни, танцуя чечетку на граблях.

Философией я никогда не увлекалась, разве что из‑за врожденного пессимизма была к этому предрасположена. Не ворчала на каждом углу, но и всеобщей радости не разделяла, хотя бы по поводу той же погоды – в Питере уже третий день светило солнце. Меня это совершенно не радовало.

День, два – да, возможно, но три подряд – это уже перебор.

Вся прелесть Питерских солнечных дней в том, что они бывают редко. В такие дни все сплочаются, выезжают на шашлыки, пьют, поют, веселятся. Чувство, как в детстве, когда можно крикнуть в окна «Вася, выходи, солнце же!» И Вася выходит, вы гуляете, гоняете в футбол, раздираете коленки, валяетесь в пыли. А на следующий день «Вася, опять солнце!» И вы радуетесь, что можно так много гулять. А на третий день это перестает быть чем‑то особенным. Ну, солнце и солнце, бывает. Дел у меня других что ли нет, кроме как гулять. Так что дождь – это хорошо. Главное, с какой стороны смотреть.

Иногда, правда, казалось, что я превращаюсь в подобие болотной твари, которая только и может терпеть сырость, но что поделаешь – так город построен, такие корни. Вот и проявляются они с мерзким характером и туманным будущим.

Недовольно морщусь на замечание старушки в платочке: в храме нельзя очки солнечные носить. Подумаешь. Она тоже петербурженка, могла на это из солидарности внимания не обратить.

Ничего не поделаешь – я киваю нашей группе и отхожу в сторону, дожидаясь того, что наши гости из Азии не будут растягивать осмотр Казанского на целую вечность – мне еще в офис нужно вернуться.

Радует мысль о том, что после обеда должен пойти дождь. Ляпота.

На меня оборачиваются сразу несколько человек, когда пение церковного хора прерывает громкая трель моего мобильника, дерзко разрезая атмосферу умиротворенности. Я виновато поджимаю губы, семеню подальше от центрального зала, чтобы ответить на звонок – нет ничего хуже сердитого старшего брата. Даже солнце не кажется теперь такой уж проблемой.

– У аппарата, – я незаметно юркаю в какую‑то кладовку, чувствуя себя Одри Хепберн в Парижском музее. Не хватает только Питера Отула для полной картины, но и я не Николь Бонне, так что…

– Привет, мелкая. Я сегодня дома уже буду, – весело пропевает в трубку Андрюшка, я недовольно вздыхаю – помех почти не слышно.

– И тебе привет, шумахер. А теперь поставь телефон на громкую связь, – закатываю глаза, качая головой, когда слышу смешки брата в трубке и копошение на заднем плане.

– Все, готово, – хмыкает он уже более приглушенно. Я улыбаюсь.

– Вот и славно. Сегодня, говоришь? Не слишком ли – восемьсот километров за один день? – скептично цокаю, зная, как Андрей не любит растягивать переезды на два дня с ночевкой.

– Нормально, по новой трассе вообще шик. Буду к ночи, – сосредоточенно проговаривает он – по увеличившемуся шуму понимаю, что он набирает скорость и скорее всего кого‑то обгоняет.

Болван безрассудный. Конечно, я знаю, что Андрей прекрасно водит, но все равно каждый раз ворчу, как старая кошелка, когда он разговаривает по телефону за рулем.

– Принято, – улыбаюсь, – оставлю тебе еду на плите. Ты где сейчас?

В трубке слышится озадаченный вздох и недовольный голос Андрея.

– В десяти минутах от «если‑бы‑я‑жил‑здесь‑то‑вышиб‑бы‑себе‑мозги», – цокает он.

– О, да, говорят, там красиво в это время года, – подтруниваю я, слыша тихий смех брата.

– Невероятно просто, – подыгрывает он. – Ладно, я позвоню, когда сотка останется.

– Удачи.

Из кладовки выбираюсь с трудом, зацепившись ногой за швабру, а на выходе в придачу цепляю лбом косяк двери. Череп мгновенно начинает болеть, я раздраженно выдыхаю, решая не ждать группу, а выйти подышать воздухом.