Гуттаперчевый клоун
Поднявшись с кровати, мать первым же делом плотно прикрыла дверь палаты, потом подошла к окну. Перед тем, как захлопнуть форточку, вопросительно оглянулась на дочь.
– Закрой! – почти умоляюще повторила Лёля, обессилено откидываясь на подушку. – И пожалуйста… забери меня отсюда!
– Заберу! – возясь с форточкой, пообещала мать. – Завтра же утром попрошу, чтоб тебя выписали…
– Завтра?! – вновь вскинулась Лёля. – Почему завтра?!
Ответить мать не успела. Заскрипела, вновь отворяясь, дверь, и Лёля, вся похолодев от страха, испуганно на неё уставилась.
Но это оказался всего‑навсего доктор, высокий и толстый, со смешными усами, переходящими на щеках в пушистые бакенбарды. И этот его немного комичный вид, как ни странно, совершенно успокоил Лёлю.
– Ну, как мы себя чувствуем? – проговорил доктор звучным басовитым голосом. – Лучше уже нам?
– Лучше! – вместо Лёли ответила мать, вновь подходя к кровати. – Домой вот просится…
– Домой – это хорошо! – сказал доктор, тоже подходя поближе. – Домой – это просто замечательно!
Он пододвинул табурет как можно ближе к кроватям и сел.
– Ну а теперь рассказывай!
Проговорив это, доктор замолчал в ожидании ответа.
– Что рассказывать? – прошептала Лёля и, немного помолчав, добавила: – Нечего мне рассказывать!
Доктор, конечно же, ни капельки не поверит её сбивчивому повествованию об внезапно ожившей игрушке. Ещё, чего доброго, за сумасшедшую примет, в психушку направление выпишет…
– Нечего мне рассказывать! – уже более решительно повторила Лёля.
– Так уж и нечего? – улыбнулся доктор. – Что‑то же с тобой произошло… или ты не помнишь, что именно?
Лёля ничего не ответила. Врать не хотелось, выложить всю правду – тем более…
– Расскажи, доча! – присев на самый краешек кровати, мать вновь взяла Лёлю за руку. – Всё доктору расскажи! Ведь что‑то же тебя так напугало вчера?
– Вчера?
Лёле показалось, что она ослышалась.
– Так это случилось вчера?
– Что, это? – насторожился доктор, внимательно глядя на Лёлю. – Ну‑ка, давай выкладывай всё как на духу!
Но Лёля ничего выкладывать не стала. Она лишь испуганно и как‑то беспомощно взглянула на мать.
– Напугал её кто‑то сильно, – вместо Лёли вновь заговорила мать. – Да так сильно, что…
– Что она пятерых прохожих исцарапала, а одного почти до крови искусала? – перебил её доктор, вставая. – Ладно, я ещё зайду чуть позже.
Он вышел, так и не прикрыв за собой дверь, но Лёли теперь было уже совсем не до двери. Огорошенная только что услышанным, она некоторое время лишь молча смотрела в стерильно‑белую пустоту дверного проёма.
«…Исцарапала… почти до крови искусала…» – всё звучали в её голове последние слова доктора.
Она, Лёля, царапала и кусала людей! Да такого просто быть не могло! Просто не могло быть!
Или всё же могло? И как так получилось, что она ничегошеньки об этом не помнит?
– Ты царапала тех только, кто пытался тебя остановить, – правильно угадав тот сумбур и смятение, что творились сейчас в душе дочери, пояснила мать. – Вырывалась, кусалась, царапалась… но сама на людей не бросалась, так что…
Не договорив, мать замолчала, а Лёлю вдруг молнией обожгла новая страшная догадка.
– Что это за больница?! – закричала она, вскакивая, вернее, попытавшись вскочить, но мать эту попытку решительно пресекла. – Это психушка, да?! – ещё громче закричала Лёля, отчаянно извиваясь в цепких материнских объятиях. – Меня сюда на всю жизнь заточили, так?
– Ну что ты ерунду мелешь?! – отпустив Лёлю, мать тотчас же вскочила с кровати и, подойдя к окну, отдёрнула штору. – Психушка… выдумала тоже! Наша эта больница, городская! Не веришь, иди в окно посмотри!
Но Лёля уже и сама успокоилась.
– Когда меня отсюда выпишут? – спросила она, вновь укладываясь в кровать. – Завтра?
– Завтра, – подтвердила мать, но полной уверенности в её голосе Лёля так и не услышала. – Ты же понимаешь, что…
Не договорив, она замолчала.
– Что я должна понимать? – спросила Лёля, внимательно глядя на мать.
– Ты же понимаешь, им надо точно установить, что с тобой вчера произошло, – пояснила мать, вновь подходя к кровати и заботливо поправляя одеяло. – Одно дело, если тебя кто‑то сильно напугал, и совсем другое, ежели…
Запнувшись на полуслове, мать вновь замолчала, но Лёля и так поняла всё то, что хотела, да так и не смогла выговорить мать.
– Если у меня с головой не всё в порядке, – сама закончила она материнскую мысль. – Ты ведь это хотела сказать?
– Бывают различные нарушения… – уклонилась от прямого ответа мать. – Временные… – тут же поправилась она, глядя куда‑то в сторону.
– Нет у меня никаких нарушений! – угрюмо проговорила Лёля. – Ни временных, ни, тем более постоянных! А вчера меня и вправду очень сильно напугали…
– Кто? – тут же насторожилась мать. – Кто тебя напугал вчера?
– Бомж какой‑то, – запинаясь, принялась врать Лёля. – Грязный, пьяный… из‑под моста выскочил и ко мне! Ну, я и…
Исчерпав весь запас вранья, Лёля замолчала.
Неизвестно, поверила мать Лёле или всё же засомневалась в искренности её повествования, но больше расспрашивать ни о чём не стала. Вздохнула только и, отойдя от кровати, принялась снимать халат.
– Ты что, уходишь? – испуганно спросила Лёля. – Куда?
– На работу. Мне же в ночную… – проговорила мать почти виновато. – Я и так вчера не пошла… отпросилась… больше нельзя… А завтра я с самого утра опять к тебе… договорились?
Лёля ничего не ответила, еле сдерживаясь, чтобы не разреветься. Впрочем, слёзы и без её позволения уже скатывались по щекам, сами по себе скатывались, и, чтобы мать ничего этого не увидела, Лёля тут же отвернулась к стене и даже уткнулась мокрым лицом в подушку.
«Ну и уходи! – мысленно бросила она матери. – И убирайся на свою дурацкую работу, если она для тебя дороже родной дочери… да ты меня никогда по‑настоящему не любила, притворялась только… ну и катись колбаской, плакать не стану!»
Впрочем, Лёля уже плакала, да и злые мысли эти были словно не её мысли, ибо никогда ещё она так плохо не думала о матери и так несправедливо…
Всё это Лёля прекрасно понимала, но, увы, ничего не могла с собой поделать.
Ужас перед ожившей игрушкой вновь начинал овладевать ею. Это теперь, когда ещё так светло вокруг, да и мать покамест рядышком находится! А что будет потом, ночью?
