Хамелеон

Старик повертел «Кэнон» в руках и нажал уверенно воспроизведение – пустой тёмный экран даже не дал ему пищи для размышлений, Иваныч резко повернулся к девушке и заорал – Дрянь, где?

Мария интуитивно шагнула назад, боязливо пятясь от разъярённого пенсионера. Она понимала, что сейчас для неё настанет не хэппи‑энд, а суровое неизбежное наказание.

– Где флэшка, тварина, по‑хорошему спрашиваю? – старик обезумело сделал выпад вперёд всем телом – Убью!

Она в ужасе закрыла глаза, а когда открыла их, то увидела Ивана Станиславовича на полу. Тело его было неестественно распростёрто, а правая ладонь сжимала место в области сердца. Мария просто стояла и смотрела на него, не в силах пошевелиться. Глаза старика безобразно округлились, губы посинели, нос заострился.

– Нитроглицерин, дура, быстрее! Там, наверху, в кармане брюк, неси сюда!

Даже сейчас, в таком беспомощном положении, на грани той самой опасной черты, между жизнью и смертью, он не просил, а приказывал. Девушку пробила дрожь, по коже пополз липкий мороз, но на не двинулась ни на йоту.

– Ну‑у, чего пялишься на меня, а? – старик хрипел, но марку не терял – Думаешь сдохну, да? Хрен тебе!

Собрав все силы, Иван Станиславович попытался принять сидячее положение, но яркая всепоглощающая боль прорезала сердечную мышцу и словно откинула тело назад.

– Неси «колёса», идиотка! – успел при этом гаркнуть Иваныч, но Королёва упрямо мотнула головой – Нет!

Откуда в ней взялись силы и смелость ответить вот так, резко и отрицательно, она не знала, но зато знала точно одно – наверх, за таблетками, она не пойдёт.

И что это вдруг ему вспомнился соседский мальчик из деревни деда, Стёпа, кажется, или Вова? Когда им было лет по семь, по восемь, и он, старший заводила, лидер всей мальчишеской банды, Иваныч, учит его плавать, а точнее, заплыв на лодке к середине залива, запросто столкнув мальчика за борт. Шкет тонул, барахтался, тянул вот так же к нему свои ручонки, а он, Ванечка, отрицательно качал головой: – Нет!

И эта‑то что склонилась над ним, а, красавица первая на деревне? Пелагея, которой восемнадцать было, а ему девятнадцать брякнуло. И как загнал он её в тёмные сени, и впивался отроческими ещё губами в её шею, рот, грудь, чувствуя, как твердеет и рвётся наружу член, а после, закладывающий уши крик боли и истерика, её истерика, и слёзы матери, через три дня после случившегося, над высоким холмиком свежевырытой земли на кладбище, её кладбище.

Старик хотел мотнуть головой, дабы прогнать навязчивое видение, но так и застыл со стеклянными, открытыми глазами, койи тронула уже своим дыханием мертвая туманная пелена.

Мария боялась сделать шаг, оцепенев, ужасаясь тому, что только что произошло на её глазах. Минуту, две, три, она, не отрываясь, смотрела в одну точку, на его растопыренные, белые пальцы правой руки, между которых зацепилась тонкая русая прядь волос, её волос. Когда он успел вырвать её локон, Мария не поняла. Не поняла или не почувствовала, неважно, но её волосы были в его руках, мертвых руках. Девушка неуверенно, едва держась на ногах, шагнула к старику и наклонилась. Её чуть не стошнило при виде его обнаженного скрюченного тела. Подавив в себе рефлекторный порыв, она подцепила русую влажную прядь, поднялась, и оглядываясь, побежала наверх за остальными вещами. Одевшись наспех, в долю секунды, она преодолела лестничный пролёт и ринулась к выходу.

– Нет, стоп, камера! – сглотнула тяжело Мария – Оставлять пустую камеру без флэш‑карты глупо, этот мертв, но её найдет Альберт, и тогда…

Поборов чувство омерзения и страха, Мария вновь перешагнула порог предбанника. Пятясь, стараясь не смотреть на мёртвого старика, девушка дрожащими руками подняла «Кэнон» и, не оборачиваясь, вышла. Торопливо, короткими перебежками, Мария добралась до ворот. Пелена была повсюду, на небе брезжил ранний рассвет, в воздухе чувствовалась прозрачность и лёгкость. Идти по дороге она отказалась сразу, слишком опасно. Невольно, но девушка чувствовала себя преступницей – не оказать первую помощь умирающему, пусть и самому преступнику, это простить себе было трудно.

Свернув в проселок, Мария быстрым шагом, почти бегом, направилась в сторону МКАДа. Ветки и гравий шуршали под ногами, мохнатые лапы елей цеплялись за ветровку и ремень заплечного рюкзака, волосы беспорядочно разлетались по плечам и спине, но она шла. Утренняя прохлада забиралась за шиворот, щекотала шею и разгоряченное тело, мелкой вереницей мурашек прокрадываясь к локтям.

Его гримаса ярости стояла перед глазами, его мимика, последний жест возмущения и угрозы, его слова и подтверждение догадки. Боже, неужели Бог, сам Всевышний Господь, услышал её мольбу и крик о помощи? Ведь если бы не Он, то на месте Ивана Станиславовича оказалась бы она. Да, старик топтал бы её молодое тело и никакой пощады. От осознания этой реальности Марие стало ещё холоднее и она побежала прочь, прочь от этого проклятого ужасного места, где творилось такое, о чём даже представить страшно. Минуты, ничтожные минуты, сложенные из мучительных секунд, длились ужасно долго. Сколько времени бежала она, Мария не знала. Запыхавшись, решила присесть, покурить и более спокойно уже, взвешенно подумать.

Щёлкнула недешёвая зажигалка – его подарок, затлел кончик длинной «Вирджинии». Затягиваясь, смачно, густо, словно перед расстрелом, девушка чуть не обожгла себе пальцы.

– Тьфу ты?! – неужели в несколько затяжек она выкурила целую сигарету?

Нервы, нервы, ни к чёрту, расслабленные и болтающиеся, словно на шарнирах. Страх, так плотно прильнувший к ней, что липкие длани его чувствуются аж на нервно‑пульсирующей сонной артерии, и, удавка, незримой рукой накинутая ей на шею. И кольцо её затягивается всё туже и туже. Что скажет она приемнику, душегубу, когда тот обнаружит, что старик мертв? Какую форму допроса он устроит ей? И что останется от неё, жертвы, после такого разговора?

Где‑то неподалёку запел соловей… да, да, это именно его трель, печальная, грустная, но такая умиротворённая, расплылась в звенящей утренней тишине леса. Слёзы, бесценные горькие капли, покатились из глаз. Мария, сглотнув тяжёлый удушливый ком в горле, зло утёрла непрошенные струйки. Нет, раскисать нельзя! В её руках серьёзная улика против Альберта и всей его шайки. Нужно спрятать флэш‑карту, а камеру уничтожить. И когда всё уляжется, успокоится, она предъявит компромат куда нужно…

Вытащив из рюкзака «Кэнон», беглянка вставила в паз флэшку и нажала воспроизведение, от самого начала и до конца.

– Бог мой?! – он не боялся даже показывать своё лицо – Всё, абсолютно всё снято вживую, так сказать, в прямом эфире – Он не боялся потому, что знал, всё останется инкогнито и никогда не всплывёт в общественность. Он знал, что останется безнаказанным, как всегда.

Яркие солнечные лучи скользнули меж крон деревьев и сосен, лизнули стволы и пушистый ковёр густой пожухлой прошлогодней травы, шишек и мха. Небо прояснилось, разогнав шапки белесо‑серых густых облаков. Воздух стал чуть теплее и приветливее.

Мария последний раз всхлипнула и вытащила флэш‑карту из камеры. Вытряхнув у ног на землю содержимое сумки, она тщательно искала глазами куда можно спрятать улику.

Две баночки детского пюре «Агуша» словно просились хозяйке в руки – просьба соседки купить её малышу грушевое нехитрое лакомство. Вывалив пюреобразную смесь на землю, Мария оглянулась – глупость, конечно, в густом прилеске искать воду?! Неподалёку заквакала лягушка, потом другая. Лес ожил – что это, вновь незримая помощь Господа или некое своеобразное стечение обстоятельств?