Хамелеон

Мамедов вздрогнул, услышав родной язык, так чисто высказанный ему пожеланием, без акцента, без злости, безо всего, просто произнесённый, с чувством и от души.

Нуриев поднялся с корточек, улыбнулся, и наступил подошевой ботинка чеченцу на грудь, придавил, с наслаждением слушая, как из горла кадия вырываются хрипы – Уль! (Умри!) – Альберт давил на массу, причиняя жертве неимоверную, адскую боль – Уль! (Умри!)

Сухрай умирать не хотел, боролся, вспоминал про себя обрывки молитв, сур, аятов, но впомнить не мог. В голову лезли проклятья и обида, за самый свой ценный и коронный проигрыш, за жизнь.

Сделав над собой последнее усилие, Мамедов чуть приподнял голову, сверля силовика лютым звериным взглядом, сплюнул и процедил, сквозь стучащие от злости зубы – Сан али курмайсин, болларында. Жаннатка тушмайсы хатынын янап аля да ульмаз. Шуна быль! Сани азарлыем, сани и бетен санен хардашлярен! (Ты никогда не увидишь своих детей! Твоя жена сгорит в аду, так и не умерев! Помни об этом! Знай, я проклинаю тебя! Тебя и весь твой род!)

Нуриев рассмеялся, смех его прозвучал раскатом грома в зловещей беспечной тишине – Куанма, мен илянмаган. Аллах жазалайди, кеиь яна! Хазур уль! (Не обольщайся, я не женат. Аллах рассудит, кому, где и как сгореть, а сейчас умри!)

Подполковник, вложив в приподнятую правую ногу всю силу и ненависть против «чёрных», которая жила в нём будто панацея, со всего размаху опустил её на сердце Сухрая. Мамедов ахнул и застыл, в приоткрытых безжизненных глазах его стеклом застыла ненависть и боль.

Альберт сплюнул дагестанцу на лицо – Аллах акбар, сары ит! (Аллах велик, пёс!)

Ухватив Сухрая за щиколотку, Нуриев потащил его обратно, к месту сделки. Тело кадия было тяжёлым, но эта несущественная деталь вовсе не смущала Альберта Айдаровича, он вёз бандита по земле, как истинный, добытый трофей. Для, видавщего виды, силовика, презренный чеченец был очередным грузом двести, который встал временно на пути, но был вовремя ликвидирован. Двенадцать участников ночной стрелки лежали на земле, лицами вниз. Руки у задержанных были сцеплены за спинами наручниками.

Прям чёртова дюжина! – усмехнулся Альберт, брезгливо оттолкнув от себя тело Мамедова – Ну, есть ещё желающие поговорить подобным образом? – одиннадцать человек приподняли головы, двое даже не шелохнулись, Нуриев подошёл к молчавшим и пнул одного из них ботинком – Ты чо, глухой или особенный?

Кушанашвилли сдавленно произнёс, ибо лежал рядом с дагестанцем – Он мёртвый, он и тот, что лежит рядом с ним!

Альберт Айдарович наклонился к Резвану – А ты суфлёр их или тоже хочешь присоедениться к троице?

Грузин испуганно замотал головой – Нет! Нет, нет, нет, я просто пояснил причину их молчания.

– А‑а?! – Нуриев саркастично похлопал Кушанашвилли по щеке – Жить хочешь, умирать рано, да, Резван?

– Да! – задержанный дрожал, едва попадая зубом на зуб – Я хочу жить, начальник, у меня семья!

Боковым зрением подполковник узрел со стороны лежащей на земле женщины шевеление, а после кто‑то чихнул, зловещую тишину разорвал звук выстрела. Резван почувствовал, как по ляжкам потекла горячая, обильная струя. Альберт, в свою очередь, иронично, в присущей ему форме, сдул с кончика табельного пистолета едва заметную дымку, слицезрев, что на лбу одного из мордоворотов грузина навсегда запечатлелась маленькая, восьмимиллимитровая точка.

– Итого! – вздохнул силовик – Четвёртый жмур, так?

Подошёл Миха и аккуратно шепнул на ухо – Берт, ты чего, он не вооружён?!

Нуриев пожал плечами – Какая разница? Меньше бумажной волокиты, нехрен дёргаться, мои нервы на пределе, а это значит только одно, никаких лишних движений, ясно? – неподалёку, скорее всего за спинами собравшихся, глухо ухнуло, сработала сигнализация на машинах, Альберт тряхнул головой – Ну что ещё, твою мать, а?!

Михаил кивнул головой в сторону въезда – Да Потёмкин гранату твою выпустил на свободу, подальше от греха!

– А‑а?! – силовик кивнул – Давно пора было, но да ладно, отвлеклись мы – и повернувшись к задержанным, продолжил – Всем ясно, что я с вами, с собаками, церемониться не собираюсь? – гробовая тишина резала слух, никто попадать под раздачу не желал – Не слышу! – силовик передёрнул затвор – Свинцовые шарики у меня для вас ещё есть, ну?!

Ночную тишину разорвал душераздирающий крик женщины – А‑а, Сухрай, дорогой, вставай!

Жена Мамедова вскочила с земли и бросилась к телу кадия, бойцы «альфы» навели на женщину концы стволов.

Альберт поднял руку – Очухалась, тварь? Пусть, ребята, пусть посмотрит на то, что осталось от дорогого мужа, я иногда бываю снисходителен к последним пожеланиям слабого пола.

Схватив шахидку за руку, Нуриев сдёрнул с лица хиджаб, взору силовиков предстала русская женщина лет сорока – О‑о, даже как?! – криво ухмыльнулся Нуриев – Подстилка Мамедова русская, не ожидал, что‑ж, так давай‑ка сразу и проверим наличие у дамочки беременности, как утверждал господин бизнесмен?

Вытащив с бокового кармана штанов армейский нож, подполковник шагнул к жертве – она не успела даже понять, как лезвие мастерски полоснуло ткань на спине и прошлось филигранно по боковому шву длинного, в пол, платья. Абайя рухнула на грязную землю мешком. На худом, бледном теле остались целыми только трусы, женщина заголосила, стыдливо прикрывая грудь, Берт круто развернулся и ударил несчастную ногой в живот.

– Что и требовалось доказать! – процедил он, сплёвывая на землю – У черножопых шакалов всегда так – баба, как громоотвод! Поднимайся, сука, я ещё не начинал!

На красивом пожалуй, но разбитом лице, в кровоподтёках и ссадинах, застыло непонятное выражение: брови, правильные, утончённые, взметнулись вверх, карие, брызжущие ненавистью, глаза метнули молнии, губы сжались в тонкую, упрямую линию, но она улыбалась – Что, шайтан, только и можешь над женщинами издеваться, ты к нам в долину приезжай, там тебя научат, как жить правильно, мусор. Таких, как ты, вырезают, как бешенных собак или в утробе морят, урод!

Сделав обезумевшей подсечку под колено, Альберт повалил Розу на землю. Не имея возможности вывернуть из железных браслетов руки, она всячески пыталась ударить его ногой, но тщетно. Нуриев вёз её за волосы, туго намотав кудрявую прядь на кулак. Женщина кричала так, что стаи прибрежных чаек и ворон, живущих в порту, взвились в небо, подняв несусветный птичий гвалт. Бойцы «альфы», «спецназа» и несколько оперов с отдела наркоты смотрели на малоприятное зрелище безлико – те и другие не раз побывали в горячих точках, на зачистках и операциях по освобождению заложников, и знали не по наслышке, что может вытворить исламист и бабы его при задержании, не говоря уже о бандах формирования…

– Сары ит! Ходарсез! (Псина, неверный!) – голосила женщина – Шуна быль, шуна, шуна! Уль, уль! (Я проклинаю тебя, проклинаю, умри, умри!) Альберт наклонился и приподнял голову вдовы, цепко глянул в глаза, не дрогнул от расплавленного жгучего гнева, усмехнулся и ударил Розу лбом об асфальт, из носа и рта женщины хлынула кровь.

– Заткнись, гиена! – процедил свозь зубы подполковник – Закрой свою поганую дыру, и только когда я разрешу, то отвечай, по русски! Или забыла, тварь, родное наречие? – швырнув женщину на тело мёртвого Мамедова, силовик обратился к лежащей толпе – Ну, может кто хочет заступиться за женщину, есть добровольцы?

Все молчали, одни с ужасом взирая на откровенное издевательство, другие с диким, неугасаемым желанием убить, но так или иначе слова в поддержу Мамедовой никто не произнёс.