Хамелеон

– Сух‑сухрай? – кровь и слёзы вдовы смешались, размазывая по лицу грязно‑кровавую жижу – Сухрай, вставай, у нас дети, Сухрай?! Они ждут тебя, муж, слышишь? – в безумии, в полном, вырвавщимся наружу безумии, Роза истерично целовала восковое лицо трупа – Севгилим! (Любимый!) – Умоляю, прошу, встань!

Тело молчало, безвольно раскинув сжатые в предсмертной конвульсии руки. Глаза Сухрая так и остались открытыми, последний раз мёртво взирая на страдания жены. Альберт закурил, сострадания не было, лишь проснулось дикое желание забить, уничтожить тварь, как тогда, шесть лет назад, там, где разделения полов для войны не существовало.

– Миха? – позвал подполковник друга – Там, метрах в трёхстах, где я завалил его – Альберт небрежно кивнул на Мамедова – Ствол его, «ТТ», валяется. Подбери в вещдок, а я немножко ребятам премии отщипну, пока левые не подтянулись! – Михаил кивнул и направился в сторону длинной вереницы контейнеров.

Роза продолжала голосить – Жаним! Мен сини севамон! (Дорогой! Я люблю тебя!)

Альберту Айдаровичу спектакль надоел. Пнув вдову, он наклонился, сцепив пальцы на её затылке, рванул назад, сурово глядя на опухшее от слёз лицо – Сиямле шушенда, булды! (Чеченская гиена, хватит!)

Роза метилась ему в лицо, но промахнулась из‑за разбитого, отёкшего глаза, смачный плевок пролетел мимо, шлёпнувшись на землю треклятой харкотиной – Шайтаны еклысын! Хадарсыз! (Защитник дьявола! Неверный!) Уль! (Умри!) – тяжело сглотнув, Роза перешла на русский – У тебя никогда не будет жены, которая вот так вот полюбит тебя! Ты никогда не увидишь своего ребёнка, и если даже у тебя родится шакал, то и подыхать он будет так же! Ты умоешься в собственной крови, похоронив самое ценное, и если не умрёшь, то жить будешь, как мертвец!

Он не помнил даже, когда и в какой момент, начал убивать её: удары посыпались на женщину градом, лицо Розы превратилось в одно сплошное, кровавое месиво. Она практически не уворачивалась, сжавшись на груди мужа в единый беспомощный комок, а он продолжал бить ногами, рукояткой пистолета, локтём и отцепленными с пояса наручниками.

– Дрянь! – зверь, проснувшийся в Альберте, рвал и метал – Ты знаешь, что я сделаю с тобой, знаешь? Ты, дьявольское отродье, смеешь ещё и проклинать меня? Не нравится тебе, что я шлёпнул ублюдка твоего, не нравится «ласка» моя?! А думаешь десяткам, сотням матерей нравилось, когда их сыновья и дочери дрянь твою хавали, да подыхали потом в подворотнях от передоза? Нравилось, думаешь, матери любой, когда дочь её единственная, члены сосала на панели за кропаль наркоты, нравилось? Нет! Вот и терпи тогда, любишь кататься, люби и саночки возить. Я не добью тебя специально, чтоб ты прочувствовала на себе все тяготы заключения, я засуну тебя в такую дыру, лет на двадцать пять без права на УДО, что ты охренеешь!

Роза молчала, безмолвно снося божью кару. Боль уже не чувствовалась, отступив на задний план по сравнению с потерей Сухрая. Ей, по сути, уже было всё равно.

Нуриев пришёл в себя только тогда, когда его держали двое, Миха и командир «альфы» Демид. Подполковник не сопротивлялся, просто дал себя оттащить, злость ушла, оставив в душе горечь и пустоту. Удовлетворить свою месть не получилось, силовик остыл, в одну секунду, в одно мгновенье. Четверо убитых, вот главное, и шесть тонн «белого», а всё остальное незначительные, маловажные детали.

– Всё, хорош! – Нуриев сбросил с себя держащие его руки – Всё, остыл я, в норме!

Демид протянул другу плоскую двухсотграммовую фляжку – На, плесни в горло, а то заржавеешь!

Альберт без слов хлебнул огненную жидкость, закурил, медленно стягивая с лица балаклаву. Со стороны реки подул утренний, освежающий бриз, правую скулу неприятно подёрнуло. Демид полез в карман и вытащил носовой платок, молча подал его Альберту.

– Что, задел? – Нуриев вытер лицо, платок насквозь пропитался кровью – С‑сука, шакал недоделанный!

– Двое наших тоже ранены! – Демид присел рядом на корточки – У Кашапа навылет, а Серёга рикошетом отделался.

Бровь Альберта Айдаровича поползла вверх – Ладно хоть живы, а моя царапина ерунда, пройдёт. Скорую вызвали?

– Да, уже едет.

– Хорошо, и пока не понаехали сюда разные блатные да шерстяные деятели правоохранительных органов, раздербань по две упаковки «зелёных» на каждого, собери и увези мне домой пока, там Имагин. Как всё утрясётся, можете тратить!

Демид усмехнулся – Твоя щедрость не имеет границ, брат, спасибо!

– Да ладно тебе! – отмахнулся Альберт – Не первый раз работаем и не последний, дай бог, а сдавать такие неприличные горки доллалов государству, сам понимаешь, глупость! Всё равно раздербанят всё и рассуют по карманам.

Нуриев хлопнул друга по плечу, повернулся в сторону лежащего на земле Кушанашвилли – Ну что, Резван, поделишься с россиянами нажитым или всё сдадим государству, а?

Грузин поднял с земли голову, опера и спецы «альфы» вытаскивали с «газели» новенькие, отмытые доллары.

Задержанного перекосило, но он быстро взял себя в руки, жизнь была дороже – Конечно бери, начальник, бери сколько надо, не спрашивай! Бери, дорогой!

Альберт бросил короткий взгляд в сторону четы Мамедовых. Женщина лежала на Сухрае совершенно без движения, в скрюченной, изуродованной позе, напомнающей рано извлечённый недоношенный эмбрион.

Полковник брезгливо скривил губы – Миха? – крикнул силовик Идаева – Глянь, не сдохла ещё стерва, и если жива, то грузите эту погань в «соболь», думаю пора нашему дражайшему Петровичу отзвониться, нервничает, поди?

Оперативник наклонился над Розой и тронул слабо‑пульсирующую жилку на сонной артерии – Жива, в нокауте только!

Альберт усмехнулся – Живучая, тварь, но и к лучшему это, грузи её и пристегнуть не забудь, мне вторичных сюрпризов не надо. Сними с неё обувь и трусы, обыщи по полной, каждый оставшийся шов, каждую щель, как хочешь это сделай, но сделай! Я точно должен знать, что в отдел к нам дамочка поступит без всяких завуалированных штучек, ты понял?!

Миха послушно кивнул, к Нуриеву подошёл Демид – Берт, отсчитал восемьдесят восемь упаковок, по две на рыло, я поехал тогда до тебя, а когда вернусь, тогда и звони Герману.

– Прихвати ещё две! – улыбнулся Альберт – Валерке, он сегодня дежурить должен был, но по моей личной просьбе находится у меня дома, потом объясню, ладно? Пацана обижать не надо, он, хоть и не на передовой, но тоже молодец!

Полномасштабный обыск начался, время перевалило за четыре утра. В небе забрезжил рассвет, разогнав густую чёрную пелену ночного тревожного небосвода. «Торнадо» с Кавказа так и не успел набрать силу и скорость, разбившись о неприступную скалу силовиков.

Ближе к шести, завидев вьезжающий автомобиль Демида, подполковник набрал номер Орлова – Любишь меня, начальник? – без предисловий ляпнул Альберт – Или предпочитаешь сначала пожурить? Герман Петрович, сидевший будто на пороховой бочке с зажжённым фитилем, осторожно поинтересовался – А реальнее что, первое или второе? – Ну‑у, с какой стороны посмотреть?

– Не томи!

– На твоём блюде с золотой каёмкой шесть тонн белой гадости, плюс извлекаем со складов не одно наименование, ну а в довесок четыре по «двести» тебе, не наших!