Хорошие жены
Ему не удалось закончить мысль. Мэг, оттолкнув мужа и трагически всплеснув руками, рухнула на стул, воскликнув с возмущением и упреком:
– Гость к ужину?.. В таком беспорядке? Джон Брук, как ты мог?!
– Тише! Он в саду. Я забыл о проклятом варенье! Теперь уже ничего не поделаешь, – сказал Джон, обводя взглядом картину разрухи.
– Надо было послать весточку или предупредить утром! Разве ты забыл, что я занята? – сердито ответила Мэг, ведь даже самые кроткие горлицы начинают клеваться, если их обидеть.
– Утром я не знал и весточку послать не успел бы, мы со Скоттом встретились по дороге. Предупреждать я не думал, потому что ты всегда говорила: зови, кого пожелаешь. Я раньше не звал и больше не буду… – расстроенно произнес Джон.
– Очень надеюсь! Уведи его немедленно! Я не могу никого видеть, и ужина нет!
– Просто чудесно!.. Я же присылал говядину и овощи, а ты, между прочим, обещала сделать пудинг! – воскликнул Джон, подбегая к кладовой.
– У меня не было времени готовить. Я думала, мы поужинаем у мамы. Прости, я была ужасно занята! – Мэг вновь расплакалась.
Джон обладал мягким характером, но не был лишен человеческих слабостей: прийти домой уставшим и голодным и найти беспорядок, пустой стол и сердитую жену – такое развитие событий отнюдь не располагает к спокойствию. Джон, однако ж, сдержался, и буря наверняка миновала бы, не произнеси он одного неудачного слова.
– Да, вышло неприятно, я понимаю, но с твоей помощью, мы все уладим и хорошо проведем время. Не плачь дорогая, соберись и найди нам что‑нибудь поесть. Мы голодны как волки и привередничать не станем. Подай холодное мясо, хлеб и сыр. А на варенье мы не претендуем!
Он хотел пошутить, однако неудачный выбор слова решил его судьбу. Мэг нашла, что высмеивать ее досадный промах жестоко, и ее терпение лопнуло.
– Неприятно? Вот сам и выпутывайся из этой «неприятности»! Я слишком устала, чтобы «собираться». Предложить гостю глодать кости и жевать сухой хлеб может только мужчина! Я такого в своем доме не потерплю! Веди своего Скотта к маме, скажи, что я заболела или умерла! Я не могу его принять! Так что смейтесь надо мной и над вареньем, сколько угодно, вам все равно здесь больше нечем поживиться! – выпалила она на одном дыхании и убежала в свою комнату, чтобы горевать в одиночестве.
Чем занимались эти двое в ее отсутствие, Мэг не знала, однако Скотта к маме никто не отвел, а когда мужчины ушли, Мэг, спустившись на кухню, к своему ужасу, обнаружила следы перекуса на скорую руку. Лотти доложила, что «джентльмены много ели и смеялись, а потом хозяин велел выкинуть все варенье и спрятать горшки».
Мэг мечтала пойти домой и пожаловаться маме, однако ее сдержал стыд за собственные промахи и преданность Джону, он, конечно, ужасно себя повел, но зачем выставлять его в дурном свете перед родными? Немного прибравшись, Мэг красиво оделась и села ждать мужа, готовая к примирению.
Тот, к несчастью, домой не торопился, поскольку видел ситуацию по‑своему. Скотту он представил инцидент с вареньем в виде шутки, как мог, объяснил отсутствие жены и так радушно принимал гостя, что тот остался крайне доволен импровизированным ужином и пообещал прийти еще. Однако Джон был сердит, хоть и не показывал этого. Он чувствовал, что Мэг его подвела и бросила в трудную минуту.
«Несправедливо говорить человеку, чтобы приглашал гостей, когда заблагорассудится, а потом, когда он пригласил, злиться, обвинять и бросать его на произвол судьбы, делать посмешищем и предметом жалости! Видит бог, несправедливо!»
Пируя с приятелем, Джон внутренне кипел от возмущения. Впрочем, когда страсти немного улеглись и он, проводив Скотта, возвращался домой, его настрой смягчился.
«Бедняжка! Ей тяжело пришлось, а ведь она старалась ради меня! Да, Мэг была неправа, но ведь она еще молода. Я должен терпеливо ей объяснить!»
Джон надеялся, что она не ушла домой – не хватало, чтобы родные их обсуждали и вмешивались! От одной мысли об этом он снова рассердился. Потом испугался, что Мэг все еще плачет и заболеет от слез и горя, и сердце его смягчилось. Он решил по‑доброму, но твердо, очень твердо, дать ей понять, что она нарушила супружеский долг.
Мэг тем временем тоже решила по‑доброму, но твердо объяснить Джону, что он не выполнил обязанностей. Ей хотелось побежать навстречу, попросить прощения и тут же получить поцелуй и утешения (в чем она даже не сомневалась), однако она ничего подобного не сделала и при появлении Джона стала беззаботно напевать, покачиваясь в кресле за шитьем, словно светская дама в салоне.
Джон, спешивший к своей Ниобе[1], был слегка разочарован. Уязвленная гордость не позволила ему просить прощения первым, и он неторопливо зашел, лег на диван, непринужденно заметив:
– Завтра будет полнолуние, дорогая!
– Пусть будет, – последовал невозмутимый ответ.
Далее мистер Брук предложил еще несколько тем, представляющих общий интерес. Миссис Брук ни одну из них не поддержала, и разговор иссяк. Джон отошел к одному окну, раскрыл газету и полностью погрузился в чтение; Мэг отсела к другому и стала шить так сосредоточенно, будто розочки для новых туфель были ей жизненно необходимы. Никто не разговаривал, оба пытались придерживаться стратегии «по‑доброму, но твердо», и оба чувствовали себя прескверно.
«Боже мой, – подумала Мэг. – Мама была права: замужняя жизнь тяжела и требует не только любви, но и бесконечного терпения!» Слово «мама» напомнило еще один материнский совет, полученный давным‑давно и встреченный бурными протестами.
«Джон хороший человек, однако и у него есть недостатки, с которыми тебе придется мириться. Он своенравен; надо мягко его убеждать, вместо того, чтобы нетерпеливо возражать. Он щепетилен в вопросах справедливости, это хорошая черта, хоть ты и называешь ее “дотошностью”. Никогда не обманывай его ни словом, ни делом, Мэг, тогда заслужишь доверие и получишь поддержку. Его характер не похож на наш – мы вспылим и тут же остынем, а его обида глубже и длится дольше. Его непросто рассердить, но уж если он рассердится, попробуй успокой! Будь предельно осторожна, не обращай на себя его гнев, от этого зависят мир и счастье в вашей семье. Следи за собой, первая проси прощения, когда виноваты оба, и не допускай мелких ссор, недоразумений и колких слов, о которых горько пожалеешь».
Вот какие слова вспомнились Мэг, когда она шила на закате. Особенно Мэг задумалась над последним советом. Это была их первая ссора, и собственные резкие слова уже казались Мэг глупыми и жестокими, а гнев – детским. Ей стало жаль Джона, который, придя домой, застал такую картину, и сердце Мэг растаяло. Она взглянула на мужа со слезами на глазах, однако тот не заметил взгляда. Мэг встала, отложив шитье, и решилась сказать: «Прости меня!» первой. Джон, казалось, не расслышал извинения. Мэг очень медленно пересекла комнату, ибо ей было сложно побороть гордость, и встала рядом с креслом Джона; тот даже не обернулся.
[1] Согласно древнегреческой мифологии, Ниоба после гибели своих детей обратилась в камень, из которого днем и ночью струятся слезы.
