Хозяйка Шварцвальда

Когда не было нужды притворяться, хозяин говорил с псом открыто. Он величал его Ауэрханом, а иногда – шелудивым ничтожеством, в зависимости от настроения. Но в этот день Кристоф Вагнер был неразговорчив. Они с Ауэрханом остановились у двери с тяжелым засовом. Перед тем как войти, Кристоф заложил руки за спину и нахмурил брови – выражение, которое придавало его слащавому лицу больше жеманности, чем задумчивости. Он покачался на пятках и бросил на пса недовольный взгляд.

– Вот, друг мой, мы и здесь.

Пес ответил ему широким зубастым зевком.

– Я слыхал, что в Нюрнберге заключенные перед казнью могут истребовать любое лакомство, а надзиратель с супругой садятся рядом и любуются, как бедный грешник в последний раз в своей никчемной жизни набивает пузо. Как думаешь, чего попросила наша пташка?

Ауэрхан этого не знал. А если бы и знал, то никак не мог ответить хозяину, поскольку был занят другим делом. Молниеносный бросок – и в пасти его забился толстый хвостатый пасюк. Кристоф, пропустивший в этот день завтрак, хотел было приказать псу выплюнуть эту гадость, но было поздно: захрустели кости, и на камни брызнула кровь.

– Ну хоть кто‑то из нас будет сыт, – брезгливо заметил Кристоф и толкнул дверь в камеру так, словно она и вовсе не была заперта.

Внутри царил холод, но палач позаботился о том, чтобы заключенной принесли шерстяные одеяла и теплую одежду. Ее последняя ночь должна была пройти без лишних страданий. Мейстер Ганс хорошо знал свое дело. После вывихнутых на страппадо плеч и тисков для пальцев дознавателю наверняка стоило немалых трудов вернуть Эльзе Гвиннер человеческий облик.

Несмотря на все усилия сердобольного палача, бедняжка сильно замерзла и дрожала в своем углу на матрасе, набитом свежей соломой. Перед ней на полу стояли миска с копченой ветчиной и глиняный кувшин, доверху наполненный вином. Когда в камеру вошел человек, Эльза, должно быть, решила, что это заплечных дел мастер явился забрать ее на «кровавый суд» – вынесение приговора в ратуше. В ее глазах метнулись ужас и облегчение, знакомые лишь человеку, перенесшему очень много боли.

Кристоф никогда не видел Эльзу до того, как она попала в руки городскому совету. Он мог только представить себе, глядя на изящный рот и большие темные глаза, что когда‑то она слыла миловидной. Теперь же перед ним была лишь тень человека. Волосы Эльзы были острижены, и сквозь оставшиеся жалкие клочки просвечивала кожа головы.

Кристоф стянул с руки перчатку, наклонился, наполнил чашу вином и протянул Эльзе. Женщина сидела оцепенев, не в силах даже отказаться. Тогда гость вздохнул, сделал большой глоток и выплеснул остаток вина прямо на земляной пол.

– Что за паршивое пойло! Владелец виноградника должен отрубить себе руку за подобный урожай.

– Кто вы такой? – Голос Эльзы звучал так слабо, что Кристоф скорее угадал, чем услышал ее вопрос. Женщина перевела испуганный взгляд на гигантского пса и снова на его хозяина.

– Мое имя ничего вам не скажет, фрау Гвиннер. Говорят, в начале декабря вы признались, что сношались с самим дьяволом…

– Это не так.

– А потом забрали свои слова назад.

Эльза Гвиннер резко втянула воздух сквозь стиснутые зубы, словно испытывала боль от одного лишь воспоминания. Ее арестовали по обвинению в ведовстве тридцать первого октября, сразу после того как под стражу взяли сестер. Позже их освободили за недостатком улик, но в остальном удача отвернулась от семьи, в особенности от Эльзы.

Несмотря на внешнюю хрупкость, молодая женщина поразила городской совет своей стойкостью. Во время пыток она раз за разом повторяла: «Отец Небесный, прости им, ибо не ведают, что творят», и даже палач, в чьих искусных руках побывало много подлецов и лихоимцев, выказал ей уважение. Но в одном Эльза ошибалась: совет прекрасно знал, что творил. Отчаявшись добиться от жертвы признания с помощью тисков и страппадо, ее враги прибегли к последней мере – привлекли в качестве свидетеля ее семилетнюю дочь Агату. Единственная порка едва не вышибла из девочки дух и легко вытряхнула из нее свидетельство против родной матери.

Кристоф поцокал языком, разглядывая лицо Эльзы, на котором даже накануне казни сохранилось непримиримое выражение. Именно эти сжатые зубы и блестящие глаза наверняка выводили из себя Рупрехта Зильберрада.

– Я слышал, совет решил помиловать вашу дочь.

– Она мне не дочь, – выплюнула фрау Гвиннер. Такие вещи частенько говорят в сердцах, но Эльза хорошо обдумала свои слова. – Моя дочь никогда не оклеветала бы родную мать даже под пытками.

– «Кто злословит отца своего или свою мать, того должно предать смерти», – согласился Кристоф, но только потому, что на ум пришла подходящая случаю цитата. – Жаль, фрау Гвиннер, что у вас отняли возможность завести еще детей и воспитать их как следует, чтобы они были достойны вас.

Вероятно, эти слова незнакомца вызвали во рту Эльзы горечь, потому что она наполнила свою чашу и осушила ее одним глотком, морщась от кислоты. Допив вино, обтерла потрескавшиеся губы рукавом шерстяного платья и спросила уже спокойно, без надрыва:

– Зачем вы явились?

Кристоф развязно улыбнулся:

– Вы поразили меня мужеством и твердостью в вере, фрау Гвиннер. Поэтому я хочу дать вам возможность сохранить жизнь.

В упрямом взгляде узницы мелькнула надежда. Эта переломанная, искалеченная молодая женщина, обреченная на мучительнейшую из казней, хотела жить и ухватилась за обещание Кристофа, как утопающий за соломинку. Она подалась вперед, не обращая внимания на холод в камере и на то, что одеяло соскользнуло с худых плеч.

– Вас прислал мой отец? Меня помиловали?

Пес, который до того сладострастно вычесывался в углу камеры, издал странный звук, как будто подавился. Со стороны могло показаться, что он смеется. Кристоф вздохнул:

– Боюсь, что нет, моя дорогая. Пока – нет. Но будьте покойны, после того как мы с вами закончим, вас не просто помилуют, вас вынесут из этого смрадного дома скорби на руках. Позже вы сможете отомстить всем своим обидчикам.

Но месть Эльзу не заинтересовала, и Кристофа Вагнера это даже несколько раздосадовало. По его скромному мнению, такая возможность придала бы освобождению пикантный привкус. Впрочем, убедить фрау Гвиннер в том, что расправа над Зильберрадом не лишена приятности, он еще успеет. Пленница тем временем переводила нетерпеливый взгляд с него на приоткрытую дверь камеры и наконец не выдержала:

– Господь с вами, что вы от меня хотите? Явились по указке совета подразнить меня в последний раз? Тогда вы будете гореть в аду!

– О! – Кристоф как‑то разом воспрял духом и оживился. Он налил себе вина и сделал несколько шагов по тесной клетушке, не выпуская из рук наполненной чаши и сокрушаясь про себя, что превратить в толковое вино эту бурду куда труднее, чем простую воду. – Тут вы не ошиблись, милая фрау. Мне, без всяких сомнений, уготована геенна огненная, но причиной тому будет отнюдь не этот визит. Более того, я искренне полагаю, что совершаю благое деяние, ибо воздастся каждому по делам его.