Иерусалим

– Поехали домой.

– Нет. Не решаюсь.

– Матери не бойся. Она не такая страшная. Сообразит, думаю: хозяин знает, что делает.

– Нет! Нет! Она же сказала: уйду из дома! Из‑за меня! Разве я могу такое допустить? Нет у меня другого выхода. Придется ехать в Америку.

– Я тебе скажу кое‑что. – Ингмар загадочно ухмыльнулся. – Нечего бояться. Есть кое‑кто. Он нам поможет.

– Это кто же?

– Отец. Замолвит словечко, обязательно, он… – Ингмар запнулся: по дороге кто‑то идет, прямо на них.

Кайса. Он даже не сразу узнал старушку – если и видел ее без коромысла с хлебными корзинами на плечах, то очень давно.

– Добрый день, Кайса.

Кайса подошла поближе и церемонно пожала руки: сначала Ингмару, потом Брите.

– Вот вы где. Надо же. А на хуторе с ног сбились, вас ищут. – Кайса перевела дыхание и продолжила: – Из церкви‑то вы спешили куда‑то, я хотела было Бриту, бедняжку, обнять – а вас и след простыл. Где ж, думаю, ее искать? Пошла к Ингмарссонам на хутор. Пришла, а пробст уже там. Зовет хозяйку, хватает за руку и чуть не кричит: дождались, матушка Мерта! Наконец‑то! Какая радость! Теперь все видят, что и Ингмар‑младший из той же славной породы Ингмарссонов! Теперь, думаю, пора называть его Большой Ингмар. А матушка Мерта, сами знаете, за словом в карман не полезет – а тут стоит, крутит концы платка и мало что понимает. «Что это такое господин пробст говорит, ума не приложу». – «Как это что? Он же Бриту домой привез! И уж поверьте, матушка Мерта, честь ему и хвала. Такое не забывают». – «О, нет, нет…» – Матушка‑то твоя совсем растерялась. «Как я возрадовался, когда увидел их в церкви! Это, скажу я вам, лучше любой проповеди: Ингмар нам всем показал пример. Как его отец бы гордился!» Тут матушка Мерта выпрямилась и бросила платок теребить. «Серьезная новость». – «А разве они еще не дома?» – «Пока нет. Должно быть, сначала в Бергскуг поехали».

– Так и сказала? – Ингмар вытаращил глаза.

– А как же еще? Матушка‑то твоя уже гонцов послала. На хуторе никого не осталось. Разбежались в разные стороны, вас ищут.

Кайса продолжала рассказывать все новые подробности, но Ингмар уже не слушал, потому что в воображении ему нарисовалась совсем другая картина.

Опять входит он в большой дом, где собрались все поколения Ингмарссонов.

– Здравствуй, Большой Ингмар, – встает отец ему навстречу.

– Спасибо, отец. Очень ты мне помог.

– Главное – хорошую жену найти. Остальное приложится.

– Никогда, если б не ты, не решился.

– Большое дело, – тут отец улыбнулся. – Мы, Ингмары, так и поступали, покуда род наш тянется. Господь попустит – и дальше так будет. Иди путями Божьими, делай, как Бог подскажет. Остальное, как сказано, приложится.

 

Первая часть

 

Учитель

 

В приходе, где жили Ингмарссоны, еще в начале восьмидесятых никто даже и не помышлял, что может быть другая вера, что служить Господу можно по‑разному. Конечно, все слышали: то в одном уезде в Даларне, то в другом возникают новые секты. Взрослые люди в детских рубашонках лезут в ручьи и озера – так у баптистов выглядит крещенье. Смех, и только.

– Живешь в Эппельбу или в Гагнефе, ничего удивительного. А у нас в приходе ничего даже похожего не будет.

Люди веками держались за свои старые хутора, а чтобы в воскресенье не пойти в церковь – такого и представить никто не мог. Приходили все, кто хоть как‑то держался на ногах. Зима, лето, лютый холод или жара – ничто не помеха. И это, кстати, важно и по другой причине: в битком набитой церкви сравнительно тепло даже в сорокаградусный мороз. Заодно и согреешься.

Но не стоит думать, что люди так исправно посещали церковь, чтобы послушать проповедь особо выдающегося пастора. Пробст, сменивший старого священника, служившего еще во времена Большого Ингмара, человек был замечательный, но особым красноречием по части донесения до прихожан слова Божьего, увы, не отличался. И что? Ходили в церковь не для того, чтобы развлечься красивой и волнующей проповедью, а из почтения к Господу. И по дороге домой, кутаясь в мех, если не все, то многие думали: ну не мог Господь не заметить, что даже в такой свинский холод я не пропустил воскресную службу. Пришел и отсидел.

И это очень важно. Что тут сделаешь? Пастор ничего нового не сказал – и что? Что здесь может быть нового? Прощенье, любовь к ближнему. Напомнил – и слава Богу.

Большинство были вполне довольны пастором. Никаких причин для недовольства. Разве то, что произнес священнослужитель, не есть слово Божье? Само собой – слово Божье, и уже поэтому прекрасно и убедительно. И только школьный учитель и кое‑кто из старых, склонных к философическим размышлениям прихожан иной раз ворчал:

– У этого пастора всего одна проповедь в запасе. Только и говорит о Божьем промысле. Восхищается, как Создателю удается править миром. И ничего больше. Так бы и ладно, а вдруг появятся сектанты? Эта крепость не устоит, падет при первом штурме, а то и сама по себе.

Но сектанты не появлялись. Бродячие проповедники проходили мимо.

– Смысла нет, – отвечали они на вопросы. – Народ знать не хочет ни о каком Пробуждении. И Ингмарссоны, и другие погрязли в грехе.

А кто‑то из них даже позволил себе насмехаться: дескать, колокола в приходской церкви вызванивают одно и то же: «Спи в грехе! Спи в грехе!»

Эти слова, разумеется, стали известны, и жители уезда возмутились до крайности. Посчитали за оскорбление. Как это так – ребенку известно: ни один прихожанин, услышав звон, не забывает прочитать «Отче наш». А не успеет пробить шесть вечера, все прекращают работу, мужчины приподнимают шляпы, женщины кланяются. Никто и с места не сдвинется, пока не прочитает вечернюю молитву. Мало того: все, кто живет или когда‑либо жил в уезде, могут подтвердить: никогда Бог не был столь велик и столь почитаем, как в те моменты, когда при первом же ударе колокола останавливаются плуги, замирают поднятые косы. Люди уверены, что как раз в эти минуты Господь парит над их уездом и шлет им свое благословение. Наверное, там, вон за этим облачком в вечернем небе; нет, не за этим, а вон за тем, побольше. Это‑то облачко маловато. Он бы за ним не уместился – да вы что! Сам Господь Бог! Со всей Его непредставимой огромностью, с непостижимым для человека сплавом добра, великодушия и всемогущества. В нашем мире, на земле, как вы и сами знаете, все по‑иному. Даже и представить трудно доброго и великодушного, и притом всемогущего владыку. У нас теперь все наоборот: чем больше могущества, тем свирепее правитель.