Иерусалим
В одно из зимних воскресений учитель и пастор задержались после службы в небольшой сводчатой ризнице – поговорить про Армию Спасения.
– Хорошо придумали, – похвалил пастор. – Даже в голову не приходило, что такое возможно.
Учитель глянул на него с осуждением. Не хочет ли пастор сказать, что он не возражал бы, если бы эта безумная затея пустила корни и в их уезде?
– Надеюсь, пастору не придется с ними повстречаться, – сказал он с нажимом.
Пастор давно признал превосходство учителя и обычно старался не возражать, но на этот раз решил его подразнить.
– А почему вы так уверены? – спросил он. – Почему бы Армии Спасения не появиться и у нас?
– Если будем держаться заодно, вы и я, служитель Божий и скромный учитель, эта зараза сюда не проникнет.
– Заодно? И знать не знал, что господин учитель так высоко ценит мою скромную персону. Вы же в моей помощи не нуждаетесь, проповедуете сами на своем Сионе и прекрасно справляетесь.
Учитель помолчал, а потом тихо и печально произнес:
– Вы же ни разу не слушали мои проповеди.
Что правда, то правда. Миссия была для пастора постоянным источником раздражения. Еще когда строился дом, он дал себе слово: ноги моей там не будет. Порог не переступлю. Но старые друзья оставались старыми друзьями, и ни один не хотел обидеть другого просто так, ни за что ни про что. С чего бы? Опасения пастора не оправдались. Да, каждое воскресенье по вечерам учитель проповедовал в миссии, но – вы удивитесь! – количество прихожан на воскресных службах не уменьшилось, если не увеличилось. Утром люди охотно шли в церковь, а вечером собирались в молельном доме.
Ну нет, подумал пастор. Зря я на него обижался. Прошло четыре года – и никаких трений, никакого раскола. Что за вред, если прихожане лишний раз послушают слово Божье? Старый друг – всегда старый друг. Надо показать, что я по‑прежнему люблю его и ценю его дружбу. Пойду‑ка послушаю, что он проповедует на своем Сионе.
И в результате этой маленькой размолвки пастор в тот же вечер появился в миссии.
Пока шел, вспоминал время, когда строилось здание. Сколько было ожиданий! Учитель чуть не летал по селу. «Должно быть, сам Господь, – говорил он соседям. – Никак не иначе, сам Господь меня надоумил. Теперь все будет по‑другому».
Но ничего особенного не случилось. Все шло по‑старому.
И как это объяснить? Видать, надоумил Господь, а потом подумал – ладно. Займусь чем‑нибудь другим.
Он даже пробормотал эти слова вслух и тут же стыдливо улыбнулся: надо же, какие странные мысли внушает иной раз Всевышний.
Сион учителя представлял из себя довольно большой зал с выкрашенными в светлый, почти белый цвет стенами. Ряды скамеек, больше никакой мебели. На стене деревянные гравюры по дереву: Лютер и Меланхтон[1] в меховых накидках. Бегущий по периметру потолка бордюр составлен из красиво выписанных библейских изречений в цветочных рамках и изображений архангелов с трубами. А один из архангелов, по‑видимому Гавриил, даже и с тромбоном. Над помостом в торце зала – олеография, изображающая Доброго Пастыря[2].
Людей много, но не слишком; ровно столько, сколько нужно, чтобы поднялось настроение. Чтобы прихожане чувствовали себя не заброшенными одиночками, а частью целого, членами большого сообщества единомышленников. Кстати, люди часто не понимают, насколько важно это ощущение. Все приоделись, вынули из сундуков народные костюмы, а женщины надели накрахмаленные, широченные белые капоры, как у сестер милосердия. Кажется, не люди пришли на проповедь, а собралась стая огромных белокрылых птиц – вот‑вот взлетят.
Учитель заметил пробирающегося в передние ряды пастора уже после начала проповеди. «Ты, Сторм, человек редкостных дарований, – похвалил он сам себя. – Все тебе удается. Наконец‑то даже служитель Божий явился послушать твою проповедь».
За четыре года учитель объяснил прихожанам Библию от первой до последней страницы. Сегодня он говорил о Небесном Иерусалиме, упоминаемом в Откровениях Иоанна Богослова, и об ожидающем праведников вечном блаженстве. Можно только догадываться, как он обрадовался, что и пастор пришел послушать его проповедь! Там, в Небесном Иерусалиме, подумал учитель Сторм, я тоже буду стоять на кафедре в окружении умных и послушных учеников.
Он так живо представил себе эту картину, что мечта получила неожиданное развитие: а если и сам Господь придет меня послушать, так счастливее меня и не найти в мире человека! А почему бы нет – пришел же Его служитель, вон он сидит.
А пастор, услышав про Небесный Иерусалим, насторожился. Что‑то его обеспокоило, какие‑то предчувствия, а какие именно – он и сам не мог бы сказать.
Но тут, посреди проповеди, тихо открылась дверь и в молельный зал вошли несколько прихожан, человек двадцать. Вошли один за другим и остановились у дверей, чтобы не мешать.
Ну вот, подумал пастор. Я же чувствовал – что‑то произойдет.
И не успел Сторм сказать «аминь», раздался голос:
– Нижайше прошу разрешения добавить несколько слов.
Пастор не стал оборачиваться. Он и так знал, кто это. И все знали. Такой нежный, ласковый, почти детский голосок был только у одного человека в уезде. Хёк Матс Эрикссон, кто ж еще. Ни у кого больше нет такого забавного голоса.
К помосту протиснулся маленький, чрезвычайно добродушного вида человечек. За ним, явно для придания ему храбрости, еще несколько мужчин и женщин.
Все замерли и подумали об одном и том же. Все – и учитель, и пастор, и все прихожане. Наверняка что‑то случилось. Большое несчастье. Король умер. Или война началась. А может, утонул кто. И даже не один, а сразу несколько – к примеру, лодка перевернулась.
Но нет. Поглядеть на Хёка Матса – никак не скажешь, что явился с грустными новостями. Вид торжественный и взволнованный, а на губах улыбка, которую он, правда, старается удержать.
– Вот что хочу сказать. И учителю, и всем, кто тут есть. В прошлое воскресенье сидел я с домашними и что‑то снизошло на меня. Не скажу, чтобы дух какой мне явился, – ничего такого не видел, но вдруг начал я проповедовать. Никогда не проповедовал, а тут на тебе! Мы даже Сторма слушать не пошли. Всегда ходим, а тут не пошли – а как пойдешь? Если кто помнит – гололед был в тот день, шагу не сделать. А без слова Господня тоска разбирает, сил никаких нет. И вдруг понял: что ж я‑то? Я тоже могу. В то воскресенье проповедовал, и сегодня тоже. А мои говорят: иди в миссию, к людям, а то что ж: говоришь – мед и патока, а никто не слышит. Только мы.
[1] Филипп Меланхтон (1497–1560) – немецкий гуманист, теолог и педагог, сподвижник Лютера.
[2] Символическое наименование и изображение Иисуса Христа.
