Имитатор. Книга третья. Оправдание невиновных

Арина пересмотрела этот кусочек раз пять – да, так и было: ведущий спросил «вы сразу стали его искать?», а герой студии ответил этими самыми словами: «первым делом печку открыл».

Слова звучали… странно Ты за ребенка беспокоишься? Боишься, чтоб не простудился – если вдруг на улицу убежал? Понимаешь, что мальчик, вероятнее всего, в доме – «не ушел же раздетый» – и вместо того чтобы кинуться обшаривать другие комнаты, кухню, чердак, в конце концов, вместо этого ты сразу заглядываешь в печку? Которая, кстати, повернута дверцей к дивану, а не к двери. Твой любимый сынишка так любил прятаться в печке? Бред какой‑то.

Да и остальной кащеевский рассказ выглядел… сомнительно. То он в прошедшем времени излагает – «подумал», «разозлился», «открыл», то вдруг в настоящее перескакивает – «гляжу», «бью», «вжик – и вылетаю оттуда». Очень странно. Как будто человек придумал себе историю, представил – иду, захожу, вижу и так далее – и теперь из него обрывки этого затверженного сами собой выскакивают. Будь это на допросе, Арина моментально бы ушки на макушке навострила – явно крутит подозреваемый, надо дожимать.

Вот только господин Кащеев – потерпевший, а не подозреваемый. Ну да, впечатление производит странное. Очень странное. Но впечатление к делу не пришьешь.

 

* * *

 

Днем в парке вовсю галдела окрестная детвора, над полудюжиной горок звенел веселый визг, взмывали к вершинам восторженные вопли, тревожные женские голоса восклицали: «Осторожно, не упади!», всюду празднично пестрели яркие санки, «тарелки», «ватрушки» и сноуборды. Летом‑то жизнь здесь продолжала бить ключом чуть не круглосуточно, немного затихая лишь перед рассветом. Но зимой уже к раннему вечеру парк пустел и затихал. Разве что влюбленные пары попадались. Чаще пожилые, иногда – молодые родители с колясками.

Пару раз Арину обогнал конный патруль – она залюбовалась и даже немного позавидовала. Может, купить себе опять мотоцикл – она ведь его только из‑за Виталика продала, до сих пор иногда снится. Или в какую‑нибудь конную школу записаться? Ездить по парковым дорожкам, как эти патрульные девочки – возвышаясь над всеми. Вроде как в той самой башне из слоновой кости.

Арина особенно любила парк именно таким, тихим, пустынным – как будто он принадлежал ей одной. Здесь хорошо думалось.

Но сейчас мысли отказывались выстраиваться в аккуратные цепочки – путались, рвались, метались. Точно мешал им кто. Как мешает капающий крана или плач ребенка за стеной – вроде и не громко, едва слышно, но отключиться от навязчивого звука невозможно. Не обязательно, впрочем, от звука. Так мешает пристальный взгляд, так раздражает непрошенное прикосновение в набитом автобусе. Хотя откуда бы тут взяться пристальному взгляду?

Ох, Вершина, у тебя, похоже, опять мания преследования разыгралась, мысленно усмехнулась она, выуживая из недр рюкзачка складную расческу с зеркальцем на «спинке».

Чуть замедлив шаг, обозрела пространство за спиной. В маленьком стеклышке помещались совсем уж крошечные кусочки пейзажа, но все‑таки… Заснеженные деревья справа и слева, белая аллея меж них, фонари, нависшие диковинными оранжевыми плодами… И посреди сумрачной белизны – какая‑то темная фигура. Мужская.

Да, безусловно, кто‑то шел следом. Собственно, ничего странного в том не было: парк, гуляет человек – так же, как сама Арина. Она прибавила шаг – фигура тоже ускорилась. Даже приближаться начала. Значит, мужик просто идет – сам по себе, безотносительно к присутствию в пейзаже Арины. Вон как тот конный патруль. Она сунула расческу‑зеркальце в карман и нахмурилась. В следовавшей сзади фигуре улавливалось что‑то знакомое. Но… если это кто‑то, кого она знает, почему не окликнул?

Преследователь еще не приблизился на расстояние узнавания, но она уже поняла – он. Не по силуэту поняла, не по каким‑то приметам – по этому самому взгляду. Вот что ей думать мешало! Точнее – кто.

Кащеев.

Почему‑то стало страшно. Что он тут делает? И главное – что ей‑то самой делать? Бежать? Он выше нее на полторы головы, и ноги как ходули – мигом догонит.

Приостановившись, она чуть отступила в сторону, надеясь, что Кащеев просто пройдет мимо, но все‑таки нащупывая в кармане газовый баллончик. Следователям полагались пистолеты, но Арина предпочитала держать свой в рабочем сейфе. Когда оружие в кармане, кажешься себе чуть не всемогущим, практически неуязвимым – это им еще в универе кто‑то из преподавателей объяснял, усмехаясь и растолковывая, что ощущения эти, при всей своей приятности, весьма опасны. Мальчишки‑одногруппники, конечно, пропускали подобные объяснения мимо ушей, но Арина как‑то сразу почувствовала в них истину и приняла как руководство к действию: оружие полезно лишь для того, кто применяет его постоянно, умело и привычно – а лично для нее разумнее ограничиваться чем‑то попроще. Ей и баллончиком‑то орудовать страшновато – а вдруг не получится? А вдруг нападающий или, как сейчас, преследователь не потеряет способность двигаться, а только еще больше разозлится?

Ой, нет, пусть он лучше мимо пройдет!

Не прошел.

Остановился над застывшей столбом Ариной – почти вплотную.

Не напал. Просто стоял и молчал, глядя на нее сверху вниз – с высоты своего роста.

Зачем? Что ему надо? Пусть бы лучше гадость какую‑нибудь сказал – как тогда, после съемки. Пусть бы даже кинулся, ударить попытался – тогда она точно сумела бы и баллончик вытащить, и пустить из него мерзкую едкую струю – прямо в лицо нападающему.

Но он не нападал.

Просто стоял и смотрел.

Под этим тяжелым взглядом Арина съеживалась, словно уменьшаясь, становясь крошечной и никому не нужной. Как будто козявка какая‑то, которую даже тап‑ком прихлопнуть лень, разве что веником смахнуть – в помойное ведро.

Она попыталась сделать вид, что ничего вообще не происходит. Повела слегка плечом – почему‑то это оказалось очень трудно, как сквозь резину проталкиваться, – поставила ногу на торчавший из сугроба здоровенный пень. А что я? А я ничего! Никого не трогаю, починяю примус! В смысле – поправляю ослабший шнурок. Ага, на ощупь. Отвести глаза от Кащеева оказалось совершенно невозможно. И фонари как будто потускнели и даже словно бы уменьшились, превратившись в цепочку невнятных искорок. И ноги почему‑то стали слабеть. Ей почудилось, что вот сейчас, под этим тяжелым взглядом, они совсем откажутся служить – и она опустится перед этим темным, высоким, безмолвным на колени…

…и пусть…

Но что‑то вдруг изменилось.

Откуда‑то появился свет. Нет, не откуда‑то – из темной глубины заснеженной аллеи надвигался белый, сияющий, прекрасный огонь. Как поезд метро из тоннеля, теплый, светящийся, с милыми прекрасными людьми внутри, подумала вдруг Арина, успев удивиться собственным мыслям – поезд метро посреди зимнего парка, надо же!

Свет приближался стремительно и довольно шумно.

Налетел, надвинулся почти вплотную – и замер.