Истинная грусть

И мне кажется, что он понимает, насколько я его презираю, оттого закрывается в своей скорлупе ещё больше, потому что мнение, подобное моему, он встречает не в первый раз и для него оно лишь служит подтверждением недальновидности «массового сознания», хотя, наблюдая со своей позиции, я вижу проявление этого же феномена по отношению к нему. Истинные деятели искусства, которых я люблю, в отличие от мистера Х, не страдали «концептуализмом», хотя их подходы были понятны немногим – вернее будет сказать, они были понятны всем, но для их восприятия требовалось время, требовались концентрация и наличие определённого рода честолюбия. Они не сияли бессмысленным для внешнего мира светом своего сознания, но пытались найти его отражения в своей жизни, оттого их искусство не теряло гравитацию – оно могло быть несовершенным, недоразвитым или незаконченным, но в нём жил дух, в то время как мистер Х выставлял напоказ импотентность своего творческого видения, проявляя трудолюбие и достигая «высокого качества» в вещах недостойных, которые заставляли зрителя чувствовать собственную претенциозность. Должен ли зритель вообще чувствовать своё присутствие в произведении, должен ли он чувствовать, что обращаются к нему? Я думаю, что нет, – разница между людьми так мала, что мы не можем поднять своё творческое видение на Олимп, который будет недоступен другим, и потому я вижу правильный путь в создании единого со зрителем взгляда, а не в достижении бесконечных уровней абстракции, которые теряют тем больше содержания, чем больше автор (подобный мистеру Х) пытается заложить в них смысла. Я могу вообразить в бескрайних просторах своего эго, что мой текст прочитают люди грядущих поколений, возможно, уже не будет нашего острова – Земля снова станет едина, и он будет представлять только историческую ценность, но всё это является надуманной позицией – вечность и вневременная актуальность проявляются благодаря максимальному приближению к мистике текущего момента автора. Пока я на острове, как бы он ни был для меня привычен и банален, как бы мне ни хотелось выйти за эти границы, – я буду писать про остров, не придумывая ничего лишнего, а также про проект выхода за границу, который родился у Алана.

В порыве таких чувств, от воздействия раздражающей обстановки и ещё более раздражающего мистера Х мне наконец дали осуществить свой опыт, когда некоторые из приятелей Алана уже прошли содержательный путь в этом направлении. В какой‑то момент они напоминали стаю безголовых космических куриц, но их состояние помогло мне расслабиться и не стесняться своего блокнота, в котором я на низком и еле видном столе записал свой опыт, всё более погружаясь в атмосферу задымлённого помещения и тёмно‑зелёных стен с бархатистой поверхностью цветочных паттернов.

«Сначала страшно, потом привыкаешь. Мне неоправданно смешно. Я как будто во сне. Я боюсь, это повлияет на мои умственные способности (чувство страха кастрации). Времени нет, я движусь во времени, как в пространстве (!). У меня нет ответственности (!). Мне интересно изучать (!). Я не воспринимаю всю реальность. Такое ощущение, что я всё забуду потом, как сон. Говорят, события останутся в памяти. Посмотрим. Я живу чувствами. Нужно лишь подумать о чувстве, и ты его идёшь исполнять. Движим внутренним чем‑то. Может, это инстинкты, может, часть мыслей управляет мной. Это не вытесненное, я не чувствую страха. Может, я не понимаю, что живу. Я не верю, что могу дойти до стола. Я в сознании, но центр у меня другой, мной управляет что‑то другое. Не могу думать конкретно (!) и придумывать. Могу считать, полностью рационален, делаю то, что мой мозг приказывает, но при этом всё это – это не Я. Я другой. Уровень пошлости снижен. Я отвечаю рационально, но не так, как ответил бы Я. Мне не стыдно. Хотя некоторые вытесненные черты характера проявляются вновь. Я начинаю подчиняться стаду, ищу лидера. Я эксцентричен, но понимаю, что это не Я настоящий, и поэтому не боюсь вести себя так. Иногда боюсь навсегда остаться таким. Не могу нормально выговаривать слова. Чем больше удивляюсь этой трудности, тем больше она становится. Это смешно. Я говорю медленно. Сначала подумал, что сердце остановилось, но потом почувствовал, что оно бьётся слишком медленно. Может, это неправда! Я вне времени. В какой‑то момент всё стало крутиться, но недолго. Я воспринимаю людей как своих из тех, кто тоже принял, остальных считаю не из нашего узкого мира. Есть лишь они и материя. В какой‑то момент голоса стали слышаться как пророческие, особенно вначале. Я думаю, что меня никто не слышит. Я вдруг подумал, что я где‑то далеко (!), со мной что‑то творится, я во сне».

Стыдно признаться, но в ходе этого опыта я почти полюбил окружающих меня людей, в том числе мистера Х, однако, как я и ожидал, этот опыт впоследствии вызвал во мне отрицательные реакции, ибо я всегда был предан любовному феномену своей души, чтобы просто так растрачивать его на людей, мною презираемых. К тому же вся эта заряженность собственными впечатлениями не даёт тебе выхода к новым сферам, где в качестве защиты от монстров безудержной фантазии тебе всегда должно служить сомнение в природе своих ощущений и где вопрос «а не сон ли вся наша жизнь?» напитывает каждый рецептор нашей души приятным ощущением духовной независимости. Здесь мне снова вспоминается история бедного Хойчи: однажды ему приснилось, что он является совой белее снежной пустыни, и ощущение себя этим существом настолько понравилось ему, что он преодолевал немыслимые расстояния в своём сне и ближе к просыпанию увидел глаза одинокого путника, который поглотил его печальной голубизной взгляда, и на вопрос «Почему же ты так печален?» путник ответил: «Я слишком долго слушал сказки духов этого леса с условием, что никогда не расскажу их людям, но я рассказал их своей любимой, и они отобрали мои уши». Проснувшись, Хойчи никак не мог решить, кем же он является: совой, безухим путником или Хойчи, – и являются ли совы тем, чем они кажутся, а люди тем, что они о себе думают.

Но Алан гордился широтой своего мышления, и, вероятно, полёт наркотической фантазии подтолкнул его к развитию идеи о выходе за границу, про которую он несколько раз упоминал ранее. О своей решимости он рассказал на следующий день в моей комнате. Он пришёл ко мне рано утром, что делал нечасто, и почти сразу перешёл к сути своего вопроса, приводя бесчисленное количество доводов и почти каждую секунду обращаясь к чашке – по‑видимому, он пребывал в натянутом состоянии духа и потому пил очень много кофе. Для меня же было интереснее разглядывать утренние лучи солнца на столе, которые в тот день казались особо золотистыми и ненавязчивыми. Но когда я понял, о чём говорит Алан, то его решение было неожиданным для меня и намекающим мне на то, как плохо мы знаем наших друзей и родных: точнее, мы хорошо знаем их статическое состояние, но, когда приходит время изменений – только истинные чувства и ощущения остаются стабильными, всё остальное сметается с поля нашей жизни.

– Физика, философия – всё это не приведёт к значительным продвижениям, потому что в этом нет ничего нового. Нам нужен новый способ вскрытия реальности, который даёт остров. Нас должна занимать идея реального движения. Эти люди, сидящие на своей заднице и боящиеся всего, что не поможет им пригреть свои размякшие морды, не должны быть ориентиром в наших поисках. Они даже не могут купить цветы, чтобы нормально потрахаться. Выйти за границу – отличная идея, чтобы не засохнуть в этом болоте. Знаешь, я тут много думал про мышление и пришёл к выводу, что ты был прав: всё, что мы видим, является лишь видимостью. Я уверен, что мы можем изобрести инструмент, чтобы сломать эту видимость и найти путь к новым реальностям…

После этих слов я почувствовал такой поток внутренней злобы и насилия, что его слова до сих пор пророчески звучат в моей голове, предвещая скорую беду, – я никогда не говорил об эфемерности реальности, а когда говорил про «видимость», то имел в виду лишь нашу личную неспособность воспринимать наслаивающиеся пласты восприятия, забирающие у нас столько энергии, что мы часто не в силах понять всё в соответствии с его внутренней природой.

– Кажется, ты собирался заводить семью? – наполовину шутя, спросил я, чтобы прервать этот бред, но негодование от моей фразы растеклось по его лицу.