Как слышно

Здание учебного театра напоминало большую трансформаторную будку. Серые кирпичи, строгая прямоугольность. Правда, внутри сделали красиво: длинные коридоры, стены под мрамор, высокие потолки. Портили интерьер уродские афиши: на «Вишневый сад» зазывало какое‑то болото с волчьими ягодами, а «В ожидании Годо» анонсировала фотка Хатико. В учебном актовом зале, где все ждали препода, стояла духота и пахло, как в деревенском доме, откуда недавно съехали старики. Кроме Глеба на креслах в первом ряду сидели еще пять девиц и два долговязых парня. Все молчали и выглядели оттого настолько серьезными, что заговорить с кем‑то Глеб не решился – отправился назад в коридор посмотреть соседние залы. Но двери оказались везде заперты, а когда он вернулся, занятие уже началось.

Возможно, поэтому у Глеба сразу не заладилось с Карабасом, как он окрестил препода. Никакой бороды тот, правда, не носил. Носил он сальную рокерскую косичку и металлическое кольцо в ухе, а вел себя настолько высокомерно, что Глеб сразу вспомнил хозяина цирка из «Буратино».

Первым делом Карабас раздал всем по ручке с бейджами и велел написать на бейджах имена.

– Так вы лучше друг друга запо‑омните, – пояснил он, растягивая гласные. Пока выполняли, Карабас молчал, пялился в окна с подчеркнутым безразличием. «Когда какая‑нибудь восьмиклассница ведет себя отмороженно, бывает забавно. Когда взрослый мужик – отвратительно», – злился Глеб, стараясь уместить бейдж на узком подлокотнике кресла, чтобы было удобно писать.

– Теперь я прошу на сце‑ену. Встаньте полумесяцем, да, вот так. Прошу ка‑аждого рассказать о себе. Все, что вы хотите, но не больше и не меньше двух мину‑ут. Тут секундомер. – Карабас вынул из сумки планшет и первый поднялся по ступенькам на деревянные подмостки.

Упражнение на знакомство было несложным. Глеб всего‑навсего перевел в уме монолог по английскому про хобби: люблю гулять с друзьями, слушать музыку и кататься на лыжах.

– Хорошо. О‑очень даже неплохо. Только вы еще не познакомились по‑настоящему, – заявил Карабас, когда кончились довольно однотипные монологи.

– Да ладно! – не выдержал Глеб.

– Предлагаю обратить внимание друг на друга, – продолжил Карабас, сам не обратив никакого внимания на Глебову реплику. – У кого какой цвет гла‑аз? Давайте вста‑анем в линию по цвету гла‑а‑аз, слева – светлейший, справа – темнейший.

Глеб встал сначала вторым, но тут же выяснилось, что у дредастой, крашенной под салатный листик девчонки глаза светлее, и Глеб отодвинулся на третье место в шеренге. Карабас потребовал поочередно хлопать в ладоши, то в одну, то в другую сторону, так, чтобы звук усиливался. Получалось нарастающее, зловещее хлюпанье. Слух оно не резало, но казалось нелепым. И каждое последующее задание все сильнее напоминало Глебу детскую игру с элементами муштры. Он прикинул, что вряд ли заплатит за полный курс.

«Реально как куклы. Интересно, Володя знает Карабаса?» Глеб вдруг вообразил, что все люди вокруг него – муляжи, манекены. Или почти все. Может, кроме него. А может, и не кроме… От этой фантазии стало не по себе, и он зажмурился, вставая в слепой хоровод, как вынуждало тягучим голосом Карабаса новое актерское упражнение.

Под конец тренировались друг друга копировать. Карабас пафосно обозвал упражнение «зеркалом». Надо было разбиться по двое и сесть на пол, чтобы повторять жесты и мимику. Глеб затупил – отвлекся, так как эсэмэска оповестила, что готовы результаты генетических тестов. Тесты были в порядке, никаких проблем. «И что? И откуда у меня это?»

Незанятой осталась как раз та девчонка, у которой были глаза чуть светлее. Примерно ровесница, напудренная до бледноты, она то и дело мотала своими зеленоватыми дредами, которые смахивали на маленьких змеек.

«Вера» – значилось на ее бейдже.

Сели по‑турецки. Глеб удивился, какой холодный на дощатой сцене пол. Первые минуты Глеб машинально повторял Верины гримасы, вспоминая, сколько именно времени отвел Карабас на упражнение. Такое бывает: кто‑то что‑то сказал, а сразу забываешь. Тем более если думаешь о другом. Глеб думал о том, как поскорее свалить и как теперь ему лечиться. Забивалась в ноздри мелкая пыль, хотелось чихнуть. Он терпел, сосредоточившись на дыхании, пока не заметил, что дрожат пальцы – волнуется. Вот Вера чешет ухо, перекинув через голову руку в пластиковых перстнях. И ржет гиеной. И приходится тоже ржать, но гиеной Глеб не умеет, а Вера ржет уже не специально, чуть ли не делает перед ним шпагат, автоматически заставляя Глеба делать так же. Глебу совсем не смешно. Вера очень близко, по правилам надо смотреть ей в глаза, от нее несет апельсиновыми духами, немножко потом, но потом на удивление приятным. Глеб волнуется еще сильнее. Вера смотрит с беззаботной, морозной улыбкой. Глебу Вера не очень нравится, но Верино присутствие очень нравится его телу. Как ни странно, возможно, поэтому сама Вера и не нравится.

Когда в окна быстрым заколачиванием гвоздей застучал дождь, Карабас объявил, что «зеркало» кончилось. Весь красный, Глеб заковылял затекшими ногами в сторону Карабаса, наскоро извинился и пробормотал, что ему срочно нужно уйти. Карабас равнодушно кивнул и принялся объяснять остальным последнее задание, на рефлексию. Участвовать в нем Глебу не хотелось. Хотелось домой, а завтра поскорее в парк, на пробежку, чтобы никаких мыслей и рефлексий. Глеб даже не заметил, что за весь театральный час хлопков, чиханий и вскриков уши ни разу не прожгло.

 

Запертая молния

 

В пустынном вестибюле сидели только два худощавых студента, но они так обсуждали футбольный матч, что их голоса отзывались эхом еще на лестнице.

– Ты видел, как распластался? Это красная карточка, Валер, красная. За такую симуляцию.

– Слушай, ведь ему ногу задели…

Глеб прошел мимо них в гардероб – пыльный недолабиринт из квадратных решетчатых отделений‑кабинок, каждая крючков на двадцать. В углу на входе кемарил вахтер с распухшим лицом. Он держал в руках пульт от выключенного телевизора, сжимая его обеими руками, как слиток золота.

– Да ладно, чутка задели. Это по‑любому не повод корчиться.

Глеб надел ветровку и, вздохнув, собрался было на улицу, когда услышал странный жужжащий звук по соседству. Тихий, но резкий. Наподобие приглушенной бензопилы.

– Правильно все сделал арбитр. Канадец он, кстати.

– Вот и судил бы свой хоккей мудацкий, канадец.

Глеб обернулся на жужжание. Какая‑то девчонка воевала с молнией бомбера. Она пыталась застегнуться двумя руками, возила замком туда‑сюда, и черная ткань бомбера пузырилась, будто была неподатливым тестом. Глеба порадовало, что не он один не в настроении.

– Бомберы часто клинят, особенно если паленые брать, – заметил Глеб вслух.

– У меня фирменный, – выругалась девчонка и подняла голову. Никакая не девчонка – минимум девушка. Ростом почти с Глеба, каре обрамляет острое, немного вытянутое лицо. «А ты еще кто?» – читался вопрос на этом лице, по‑честному суровом и оттого приятном.

– Я Глеб, – ответил Глеб и тут же подумал, что немой вопрос ему, вероятно, почудился. – Тебе помочь?

– Давай. – Девушка бросила недоверчивый взгляд. – Но вряд ли ты справишься. Тут адилище.