Китовая пристань. Наследие атамана Пугачёва
Несмотря на светлый день, вся округа замерла в тишине.
Все жители крепостицы, общим числом семьсот шестьдесят, кроме совсем малых, старых, убогих телом и душой, стояли на центральной улице возле главной станичной избы.
Все сто пятьдесят дворов казачьего городка встречали «императора Петра III». Люди стояли насупившись, в тяжёлом раздумье, не зная, чем всё это закончится.
Молодые казачки нервно топтались с одной ноги на другую, крякая и потирая бороды. Пожилые казаки стояли недвижимо, опустив головы в землю. Старухи собрались в сторонке, перешёптываясь между собой. Бабы‑казачки всё больше молчали, прижимая детей к подолам и размышляя о судьбе мужей во время этой напасти. Даже младенцы не особо голосили, душой понимая заботу и опасение взрослых.
Тут же стоял вместе с молодыми казаками и местный батюшка с иконами и в облачении.
На дворе был октябрь, на улице было холодно.
Вчера вечером в городок прискакали атаманы «царя» с охраной. Объявили указ на казачьем кругу. Дали право подумать до утра – с кем казаки? Кому подчиняться будут? Губернатору и императрице Екатерине или «императору Петру III»?
Казаки на кругу подумали, поспорили до хрипоты и решили принять великую руку «императора». Екатерина далеко, а он рядом.
Норов у «Петра III» строгий, чуть ошибёшься с выбором правды и служения – и виселица.
Атаманы предупредили: если казаки не подчинятся «императору», тогда пусть готовятся на тот свет, никого в живых не оставят. Особого выбора и не было!
– Едут, едут! «Император» впереди! – закричал дозорный, подскакавший к главной станичной площади.
Тотчас по сигналу старших запели колокола, извещая о прибытии высокого гостя.
Послышался топот коней, появились всадники. Вначале показательно гарцующая охрана, а затем основные и важные атаманы‑полковники. Среди них был и сам Пугачёв, физически крепкий коренастый человек в возрасте около тридцати лет, уверенно сидящий в седле.
Казаки сняли головные уборы, бабы подтянули платки, и все низко поклонились. А потом, как по команде, упали ниц.
Пугачёв внимательно осмотрел общество, немного помедлил, потом подмигнул атаманам‑полковникам и легко спрыгнул с коня. Бросил повод, который тут же подхватил ближний казак охраны.
«Император» сделал несколько шагов и остановился вблизи выборных старшин. Был он среднего роста, строен и широкоплеч. Жилистые руки заканчивались крепкими, привыкшими к воинской науке кулаками. Волосы пострижены в кружок. Властное и строгое лицо с выражением плутовского задора казалось приятным. Бегающие пытливые глаза осматривали присутствующий народ.
Одежда его отличалась от одеяний прочих сопровождавших его атаманов и казаков охраны, вид имела не уральский, а донской. На ногах красовались сафьяновые сапожки жёлтого цвета.
«Император» встал напротив толпы, широко расставив ноги, положил одну руку на эфес сабли и грозно посмотрел поверх склонённых голов.
– Слава государю! – раскатисто крикнул кто‑то из толпы, не поднимая головы.
– Слава государю! Слава государю! Слава государю! – подхватил народ вначале робко, затем всё дружнее и громче.
Пугачёв послушал, помолчал и, выдержав паузу, негромко заявил: «Довольно, встаньте!»
Тут же, как по команде, воцарилась тишина. Казаки, а за ними бабы начали вставать с колен и поднимать головы.
Вначале осмелели старшины, выпрямились первыми, но сразу удивлённо заробели, не увидев на одежде «императора» царских знаков.
Видимо, подумали: «Не ошиблись ли? Может, кто другой „император“».
Но затем, подумав, переглянувшись, немного осмелев, рискнули.
– Отведай, государь, хлеба‑соли. Прими нас под свою могучую руку, верны до гроба будем, – торжественно заявил священник Иван Михайлов, один из выборных, подойдя к Пугачёву.
– Поднимите головы, детушки. Как ранее отцы ваши служили отечеству, так и вы мне, императору Петру Фёдоровичу, послужите. Во всех винах ваших прощаю вас и жалую своей любовью, – поприветствовал народ Пугачёв, потрогав правой рукой чёрную бороду с проседью.
– Прошу, батюшка, на обед. Отведай что Бог послал. Недалече, у отца местного атамана, – пригласил священник.
– Что, господа, поедем или нет? – уточнил Пугачёв у ближних полковников.
– Что же, батюшка‑император, не отведать, коли приглашают от души. Надо идти! – ответил Максим Шигаев, он же «граф Воронцов».[1]
– Уговорили, только войскам дайте наказ. Пусть переходят речку Сакмару и становятся полевым, походным станом на другом берегу, – строго ответил Пугачёв.
Развернулся, сделал несколько шагов к коню, легко вскочил в седло и направился первым к указанной станичной избе.
Весело гуляли весь остаток дня. Ближние атаманы, которые при народе оказывали царские знаки внимания Пугачёву, в домашней обстановке не стеснялись. Пили и отдыхали вольно, сидели за столами в одних рубахах, называли «императора» Емельяном. Обнимали его и трепали за плечи, иногда и подвергали наказам и критике.
Всё это время Емельян Иванович миловал и жаловал хозяев. Однако и без казусов не обошлось. Узнав, что часть казаков из Сакмарского городка ушла в Оренбург, а часть спряталась неизвестно где, дюже разозлился.
Приказал схватить отца атамана, того самого, кто принимал его в своём доме, запереть под стражу и наутро казнить.
Однако к утру отошёл в своём гневе и всех простил. Только человек шесть по пьяни за различные прегрешения лишил жизни на берегах башкирской реки Сакмары, что в переводе с местного наречия означает «слушать». Кого повесил, кого приказал расстрелять.
На следующий день «император» приказал сделать объезд войск, расположившихся в поле, и в этом сам пожелал участвовать лично. Вдруг при обходе очередного лагеря казачьей сотни к Пугачёву подошёл старый сутулый невзрачный мужичок со рваными ноздрями и клеймами на лице.
Волосы его были спутаны, одно ухо изорвано и имело необычную форму. Одежда на худом измождённом теле превратилась в лохмотья, а на ногах еле‑еле держались изношенные рваные лапти.
Только глаза выдавали в нём битого жизнью человека, загнанного зверя, но уверенного в себе, не сломленного тяжёлой жизнью. Мужичок‑бродяжка посмотрел вокруг, подмигнул охране и вдруг смело и живо для своих лет низко поклонился.
– Долгих лет жизни тебе, государь‑отец ты наш. Живи на благо простого народца. Выслушай, батюшка‑государь, прими исповедь! – смело, даже нагло заявил бродяжный человечишка.
[1] Максим Григорьевич Шигаев – яицкий казак, участник Крестьянской войны. Член «военной коллегии», судья войска бунтовщиков. После задержания вместе с Е. Пугачёвым был осуждён на смертную казнь. Повешен 10 января 1775 года в городе Москве.
