Когда я буду морем

И сейчас ей должно быть стыдно, потому что она покупает хлеб не к столу, а для свиней, живущих в сарае, мимо которого всякий раз она пробегает, сильно зажимая нос и стараясь не дышать. Но без хлеба прийти нельзя. Каждый день бабушка крошит две буханки в ведро с остатками еды и несет его в сарай, где довольно хрюкают бело‑розовые поросята с потешными пятачками. Комбикорм купить трудно, да и стоит он дорого.

Продавщица небрежно кидает в кассу монетки, протянутые Леей, и выкладывает на прилавок два коричневых кирпичика с поджаристой до черноты верхней корочкой. Лея складывает хлеб в авоську, быстро выходит из магазина и через пару проулков сворачивает на Проточную улицу. В сухую погоду по улице клубится пыль, в дождливые дни дорога расползается, блестя скользкой грязью.

На ходу отгрызая у буханки хрустящий уголок, Лея идет мимо деревянных одноэтажных домов с развалившимися возле будок собаками, мимо невысоких штакетников, за которыми качаются головки золотых шаров. Изредка какой‑нибудь пес подбегает к забору, волоча со звоном железную цепь, и, оглядываясь на вышедшего покурить хозяина, беззлобно лает на прохожих.

Вот и бабушкин дом, и огород за деревянным забором, из‑за которого видны крыши теплиц. В одной, побольше, ровными рядами высажена помидорная рассада, во второй посажены огурцы. За теплицами на тщательно прополотых грядках, огороженных старыми деревянными досками, поднимается ранняя зелень.

Лея толкает калитку, бочком проходит мимо спящей собаки, входит в маленький тамбур. На верхней полке блестят начищенные дедушкины штиблеты, на полу стоят несколько пар резиновых сапог и ботинок со стоптанными задниками.

– Харабуди, здравствуйте! – говорит Лея дедушке, сидящему возле печи на низенькой скамеечке. Она мешает русские слова с корейскими и вообще предпочла бы обойтись одними русскими, но к старшим нужно обращаться на их родном языке. Проходит на кухню, сгружает хлеб и оглядывается:

– А где хальмуни?

– Огород ходи, – дедушка замечает обгрызенные уголки буханки, и глаза его смешливо щурятся, превращаясь в узенькие щелочки.

Лея выходит в тамбур, надевает резиновые сапоги и идет в огород. Послеобеденное солнце стоит высоко, двери в нагретых теплицах открыты настежь.

Вот и бабушка, маленькая, в синих шароварах и зеленом стеганом ватнике, с клетчатым шерстяным платком на голове. Она сидит на черной от сырости деревянной табуретке, возле дощатого настила небольшой кучкой свалена редиска.

– Хальмуни, здравствуйте!

Бабушка кивает, улыбается и протягивает Лее молодую редиску. Красная редиска чуть горчит, белая сердцевина сочно хрустит во рту. Бабушка берет очередной зеленый хвостик, очищает от земли, полощет в холодной воде и кладет на настил, чтоб стекла вода. Лея садится рядом на деревянную табуретку, берет катушку с белыми нитками и ножницы. Редиску нужно связать в пучки и крепко обмотать их суровой ниткой. Завтра бабушка пойдет на рынок, встанет в одном ряду с товарками, выложит овощи на прилавок и со слегка виноватой улыбкой будет отвечать на вопрос: «Почем редиска?»

Бабушка плохо говорит по‑русски и, называя цену, сильно коверкает слова. Иногда покупательницы недовольно кривят губы, окидывая пренебрежительным взглядом маленькую старушку, иногда сердито переспрашивают: «Сколько? Почему так дорого?»

Но возмущаются редко. Чаще просто молча отдают деньги, некоторые даже говорят «спасибо». Проводив покупателя конфузливой улыбкой, бабушка складывает потертые купюры в глубокий карман фартука и ссыпает монетки в старый кошелек с замочком из двух золотистых ободранных шариков. Вечером она достанет кучу разноцветных бумажек, разгладит каждую ладошкой, перетянет стопку черной резинкой и спрячет в потайное место.

Работа спорится быстрее, если делаешь ее не один, и вот вся редиска связана в пучки и уложена на настил. Бабушка, привычно охнув, поднимается, и они с Леей заходят в дом. На кухне тепло. Бабушка водружает на печь кастрюлю, и вскоре суп начинает булькать, наполняя дом пряным густым ароматом.

Лея ставит на стол острую капусту кимчхи, отваренный и обжаренный с луком папоротник косари, нашинкованную тонкой соломкой белую редьку в красной перечной заправке, раскладывает попарно деревянные хащи, рядом кладет ложки. Вареный белый рис в небольших пиалах – слева, горячий острый суп в глубоких тарелках – справа.

Дедушка степенно садится за стол.

– Тоже покушай, – говорит он Лее.

– Ага, – отвечает та, пристраиваясь рядом.

Лея вываливает рис в суп и размешивает – так быстрее и вкуснее. Дома она бы непременно достала книжку, но у дедушки и бабушки читать за едой нельзя. Лея быстро расправляется с ужином. Дедушка ест иначе – неторопливо набирает горстку риса, аккуратно опускает ложку в тарелку, наполняя острым супом до краев, и, не спеша, подносит ко рту. Суп в дедушкиной чашке заканчивается, и Лея торопится на кухню – чай следует подать сразу же, как только дедушка отодвинет от себя пустую тарелку.

Пар струится из носика электрического чайника, из картонной пачки с трубящим индийским слоном сыплется с тихим шелестом заварка.

Дедушка закончил есть и, довольно откинувшись, смотрит в окно. Бабушка доедает остатки папоротника, чтобы не ставить почти пустую тарелку в холодильник.

– Харабуди, вот сахар, – Лея расставляет кружки и пододвигает вазочку с белыми кубиками рафинада. Дедушка кладет парочку, размешивает сахар и с громким хлюпаньем делает большой глоток.

Лея надевает фартук, набирает ковш горячей воды из железного бака, греющегося на краю печи, добавляет столько же холодной, намыливает мочалку хозяйственным мылом, моет и два раза споласкивает посуду. Вытирает белым вафельным полотенцем и аккуратно расставляет на полках. Бабушка оглядывает блестящие тарелки и одобрительно кивает головой. С недавних пор она по поводу и без повода стала говорить Лее: «Замуж за русского не ходи! Эй‑щ‑щ‑щ» и притворно замахиваться на нее руками, на что та смущенно фыркает.

Мама наказала принести домой овощей, и Лея, надев резиновые сапоги, идет в огород. Вот салатный лук торчит острыми перьями, вот хрусткая бело‑зеленая капуста бэча раскинула толстые листья. Лея, отряхнув землю с корней, заворачивает овощи в старые газеты и складывает их в авоську.

Вечереет.

– Харабуди, до свидания! – говорит Лея.

Дедушка дымит папиросой у печки, кивает ей, бабушка напутствует у порога:

– Чаль‑гара‑аа.

– До свидания, хальмуни, – отвечает Лея.

Путь домой всегда короче. Лея пробегает по ухабистой дороге, и недолго подождав на остановке, поднимается в полупустой автобус.

Народу немного, можно сесть на свободное сиденье. Мерный ход убаюкивает Лею, и она почти засыпает, когда несильный тычок в бок будит ее:

– Уступи место старшим.