Когда я буду морем
Цыганка подскочила поближе, ухватила руку, развернула ладошку.
– Суженого твоего будут на букву «К» звать. Но, родненькая ты моя, вижу, что предстоят тебе заботы немалые да печаль, да неприятности!
«Контрольная! – пронеслось в голове у Леи. – По алгебре!»
Цыганка, уловив смятение на лице, вскинула тонкую бровь, провела пальцем по ладони, задержалась на стыке прерывистых линий:
– Позолоти ручку, моя хорошая, сниму порчу! Смою, как водой родниковой, будет тебе счастье да любовь, да удача в делах! – ворковала она без умолку.
Словно во сне Лея открыла разбухший от тяжелых учебников портфель, достала из потертого кошелька рубль, выданный утром мамой на школьные обеды.
– Вот.
– Умница ж ты моя, золотая, давай сюда! Ай, я тебе удачу наколдую, а ты сними‑ка сережки, умница моя, да сюда, в руку мою положи… Ой!
Вика, держа на отлете набитую книжками сумку, уже примерялась к следующему удару. От пронзительного визга цыганки у Леи зазвенело в ушах: "Ты что ж, паскуда, делаешь! Да я на тебя сейчас порчу наведу, век замуж не выйдешь!"
Вика ахнула, звонко закричала : "Милиция! Милиция! Помогите!"
Крепкий мужчина перебежал дорогу и, грозно двигая лохматыми бровями, схватил цыганку за тонкую руку: «Гражданочка, пройдемте‑ка!»
Цыганка проворно отскочила, золотые мониста зазвенели, черные кудри заплясали у лица.
– Ладно, ладно, люди добрые! Я только дорогу спросила, – затараторила она. Развернулась, взметнув пыль пестрыми юбками, и бросилась прочь, только и мелькнули загорелые босые ноги.
Опомнившаяся Лея кинулась за ней:
– Отдайте деньги!
Цыганка, не оглядываясь, крикнула на ходу:
– Нет у меня никаких денег, побойся бога, милая!
Лея в отчаянии смотрела вслед быстро удалявшейся цветастой юбке. Топнула ногой:
– Вот бесстыжая!
Развернулась к Вике:
– Она у меня рубль забрала! Что я маме скажу?
Та пожала плечами:
– Не надо было связываться.
– Вот же гадина! Ненавижу цыган!
Вика поправила светлую челку, взглянула на Лею:
– Цыгане разные бывают.
Лея подняла тяжелый портфель, отряхнула от пыли, отрезала:
– Все они одинаковые – грязные попрошайки! Пошли.
– Как ты можешь так говорить? – Вика вскинула голову, посмотрела на Лею в упор. – Про вас, корейцев, тоже плохо говорят – узкоглазые, пусть едут обратно в Корею… Тебе приятно?
Потрясенная Лея прошептала:
– Узкоглазые? Да как ты можешь…
– А как ты про цыган? Они тоже люди.
– Нет, не люди! Она у меня деньги выманила.
– Не все такие.
– Все! Все! – закричала Лея. – Мерзкие попрошайки! Всех их надо в тюрьму пересажать!
Вика выпрямилась и посмотрела прямо в глаза Леи:
– Мой папа цыган. И бабушка. Их тоже в тюрьму?
Лея оторопело смотрела на нее во все глаза.
– Ты же говорила, у тебя нет папы.
– Дура ты, Лейка…– уходя, обронила через плечо: – Ты мне больше не подруга. А с цыганками на улице не разговаривай, пропадешь.
Вика легко вскинула сумку на плечо и пошла, словно танцуя.
Через неделю Лея вошла в серую пятиэтажку напротив дома, поднялась на последний этаж, постучала в обитую рваным дерматином дверь. Открывшая дверь высокая женщина оглядела Лею и крикнула в глубь квартиры:
– Вичка, это к тебе! Ты Лея? – она приветливо улыбнулась. – Хорошо, что в новой школе у Вики есть подружки. Заходи!
Вика вышла в прихожую, оперлась о дверной проем, кутаясь в цветастую шаль с длинной бахромой.
– Алгебру сделала? – спросила Лея
– Не‑а.
– Сейчас покажу, – сказала Лея деловито.
Проходя мимо Вики, тронула шелковистую, расшитую красными цветами ткань: – Красивая какая.
– Бабушкина.
– Старинная?
– Да. И серьги старинные есть. Показать?
– Ага, и на контрольную погадай.
Вика фыркнула, Лея засмеялась следом. Заглянувшая в комнату через полчаса мама Вики изумленно оглядела девчонок, яростно отплясывавших перед зеркалом «цыганочку». В ушах Леи звенели золотые ажурные серьги, Вика, обернув вокруг талии узорчатую шаль, скакала по комнате, разухабисто поводя плечами, маленькая грудь тряслась в такт громкой песне – трата‑тата‑там‑та! Трата‑тата‑там‑та!
Заброшенные учебники скучной стопкой лежали на столе.
Математика
(около 1830 года)
В деревне знали, что стоит Иль Хо оставить одного, то приди ты хоть через час или день, он будет сидеть на том же месте и, не видя белого света, писать и писать длинные строки с закорючками и значками, время от времени вскакивая и делая круг в полном восторге, словно поел сладких плодов ююбы. Увлекательнее любых забав, чудеснее любой игры была для Иль Хо математика. Числа и формулы складывались в его голове в прекраснейшую музыку, безупречная логика вычислений завораживала красотой.
