Контуженный: Побратим

– Товарищи офицеры, я должен служить, для меня это все, прошло уже три года после моего увольнения, нет мне здесь жизни, никому я тут не нужен, пошлите меня куда угодно, но восстановите на службе, согласен пойти даже сержантом или, если нужно, рядовым.

– Старлей, не дури, ты ведь и сейчас, при нормальном разговоре, не совсем себя контролируешь, буквы путаешь. Да что мне тебе объяснять, ты не дурак, сам все прекрасно понимаешь и лучше всех знаешь о состоянии собственного здоровья. Ты что, думаешь, что я контуженных на своем веку не видел, поверь, насмотрелся по самое не могу и прекрасно знаю, что потом происходит. Тебе не о службе надо думать, а о том, как бы прожить подольше, или не у тебя год назад микроинсульт случился?

После этих слов я опустил голову, а ведь до последнего надеялся, что данный факт останется неизвестен комиссии, однако, видимо, я недооценил современные цифровые системы. Две тысячи тридцатый год все‑таки на дворе, все всё обо всех знают.

– Вижу, что парень ты неплохой, но и под монастырь тебя подводить я не стану, осколок из тебя не смогли вытащить, на чудо понадеялись, и оно случилось, ты выжил и сохранил себя и все свои функции, так и живи, а послужить нашей Родине найдется кому.

– Там сейчас по лесам недобитки прячутся, вы же знаете, а я морпех, меня этому учили. Ну, убьют меня, да и плевать, главное, что я умру с оружием в руках, а не как штафирка, – с жаром выпалил я.

– Евгений Николаевич, – обратился ко мне председатель комиссии, – мы вашу позицию услышали, подождите, пожалуйста, возле моего кабинета.

– Есть, товарищ полковник, – гаркнул я и, развернувшись, вышел из помещения.

Уже оказавшись за дверью, я подумал: «Ну вот, и чего я голос повысил, только хуже будет, тут надо настойчиво уговаривать, а не лезть на рожон».

Ожидание возле кабинета военного комиссара затянулось, в очереди на комиссию было немало юношей и девушек, желающих или не желающих отбывать воинскую повинность. По закону, после событий восьмилетней давности каждый гражданин был обязан пройти военную службу, мужчины – два года, а девушки – год, но у последних была возможность по личной просьбе увеличить этот срок до двух лет. Никто не запрещал становиться кадровым военным, общество давно повернулось к армии лицом, и служба была очень почетным родом деятельности, сам я осознанно выбрал эту профессию.

Появился на свет я на стыке тысячелетий, в двухтысячном году, в детстве меня записали в кадетский класс, занимался боксом, затем поступил в Рязанское высшее воздушно‑десантное командное училище, хотел стать офицером, ну, а потом понеслось, начался затяжной конфликт, перекроивший мировое устройство. Ближе к выпуску нас уже морально готовили к тому, что пошлют на фронт, шел третий год войны. Среди курсантов ходило множество слухов, которые, к сожалению, подорвали у многих боевой дух, и они решили соскочить в последний момент. Однако я был уверен в том, что все делаю правильно. Хоть и пришлось мне выслушать от родителей много уговоров и причитаний, но я выбрал свой путь. По распределению меня направили в бригаду морской пехоты на Черноморский Флот и, хотя вчерашние курсанты ждали, что их сразу же пошлют на фронт, первое время нам дали на акклиматизацию. Мы прошли боевое слаживание и только через восемь месяцев попали на линию соприкосновения. Там я прочувствовал на собственной шкуре настоящую школу жизни и понял, что то, чему меня обучали, не стоит ровным счетом ничего, на последних курсах нам, конечно, преподавали обобщенный боевой опыт, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило там, на передке. Вопреки ожиданиям, приняли нас очень тепло, вообще войсковое товарищество – это нечто особенное, я сравнивал командиров, которые непосредственно воевали, с теми, кто отсиделся в тылу, и видел, что это как небо и земля. Довольно скоро и мы сами стали точно такими же волками войны. Научились по звуку определять тип прилетающего снаряда, брать вражеские укрепрайоны штурмом, стрелять из всего, что только имеет такую функцию. А потом мне не повезло, или повезло, это как посмотреть, я выжил, что, конечно, несомненный плюс, но потерял боевых товарищей, здоровье и смысл существования – это, безусловно, минус. Большущий жирный минус, который не давал мне покоя уже практически три года.

Если бы не проклятый осколок, который засел так глубоко, что его побоялись извлекать, я бы наверняка смог восстановиться, а так у меня это не получалось уже полгода. Я настойчиво обивал пороги военного комиссариата, пытался подделать медицинские заключения, просил, умолял, но меня никто не хотел даже слушать. Я прекрасно понимал свое состояние, и про последствия контузии и ранения знал лучше многих, все‑таки живу с этим уже несколько лет. Тут главное – не волноваться и не выходить из себя, иначе можно и проблемы большие заработать. Несколько раз так и случалось, спасало удостоверение инвалида войны и фотокарточка в форме с орденами. Мне было на все это наплевать, я знал из выпусков новостей, что в Прибалтике еще слоняются недобитые ячейки нацистов, они появлялись, словно грибы после дождя, и, по прогнозам экспертов, их полностью удастся ликвидировать не раньше, чем через десяток лет. За последние годы они неплохо научились скрываться, подкармливаемые спецслужбами вероятных противников, с ними постоянно велась подрывная работа.

Недавно созданный Комитет Чистоты, конечно, непрерывно проводил мероприятия по локализации и устранению подобных ячеек, но на данный момент дел еще хватало. Все это часто можно было услышать из выпусков новостей. Эти репортажи заставляли меня бессильно скрипеть зубами. Мне часто снились сны, особенно когда я забывал принять лекарства, ко мне приходили боевые товарищи и звали за собой, терпеть это становилось все труднее и труднее. Я научился жить с головной болью, хотя мне постоянно доказывали, что в мозге нет нервных окончаний, и он болеть не должен.

От воспоминаний меня оторвал голос полковника Демьяненко:

– Проходи, старлей, чего приуныл.

Я встал и прошел в кабинет, вслед за мной вошел пожилой полковник, только сейчас я обратил внимание на то, что при ходьбе он слегка приволакивал левую ногу. Военком прошел и сел в кресло за своим столом, а я так и остался стоять в шаге от него.

– Ты не думай, Женя, что я против тебя настроен, думаешь, мне легко? Я тоже, как и ты, был списан. Вот и ногу потерял там же, где и тебе досталось, не всегда ведь я кабинетным был. Пришлось и мне поползать на брюхе.

– Извините, товарищ полковник, ничего плохого я про вас не думал, – опустив глаза, проговорил я.

– Медики задробили тебе восстановление на службе.

После этих слов из меня словно бы выдернули стержень, опять ничего не вышло, руки сами собой сжались в кулаки, внутри начало нарастать раздражение.

– Да ты не горячись, старлей, вижу, что есть у тебя за душой что‑то, надо тебе это, всем бы такой настрой, поэтому есть у меня к тебе предложение, – негромко произнес полковник и внимательно посмотрел мне в глаза.

– Я слушаю, товарищ полковник, – мгновенно собравшись, сказал я и ответил ему таким же твердым взглядом.

– Вот теперь вижу, что ты не просто спятивший боевик, есть в тебе сила духа, брат. В армию я тебя взять не могу, да и никто не сможет, это ты уже сам давно должен понять, но есть один вариант. Давно небо копчу, есть у меня нужные знакомые, могу похлопотать и взять тебя, скажем так, волонтером. Будешь по лесам нациков выслеживать, понимаю, это не армия и, случись что, никто твоим родственникам компенсацию не выплатит.

Я слушал и прокачивал в голове ситуацию, а что я теряю, ничего, квартира есть, родителям в случае чего отойдет, семьи нет, не успел, ничто меня не держит, а работа нормальная, знакомая, и пользу обществу принести смогу.