Красавица за чудовищем. Книга четвертая

Барбара

– Где ты была?! – начала я порога.

Эта мадам пришла в одиннадцать ночи. Я всего лишь хотела ее проучить, чтобы она не зудела мне под ухо. А она возьми да и свали куда‑то в темень без телефона и денег. А теперь пришла такая разрумянившая и дольная, будто так и должно быть.

– Я гуляла, – стягивая сапожки, ответила она. – Ты ведь сама сказала, что я могу гулять, сколько захочу.

Правда, я так сказала, но я волновалась за нее, потому что она ушла голодная. И в принципе она ведь ничего плохого не сделала, чтобы выставлять ее вон.

– Ну и где ты гуляла? – спросила я, разогревая суп.

– В центре города.

– Что там интересного в такое время?

– Много что. У меня появился друг. Его зовут Матиас. Ему шестьдесят три года.

– Кто это? Где ты его раздобыла?

– Он продавец газет. Сегодня он спал на углу супермаркета Лидэль.

– Ты умом тронулась? Ты что, теперь будешь весь бомжатник обчесывать? Как ты вообще с ним познакомилась?

Хани рассмеялась, глаза ее блеснули живым огоньком. Она сделала себе горячий чай и принялась чистить апельсин.

– Сначала суп поешь, – приказала я.

– Пока не хочу. Матиас сидел на свих сумках напротив мебельного магазина и смотрел телевизор. Ну, ты ведь знаешь, многие мебельные магазины подвешивают огромные экраны на витрину, и там показывают короткие видео или мультики. Вот он и сидел напротив и смотрел телевизор. А там показывали детский сериал про крота. Я села рядом, на его вторую сумку. Но не думай, я перед этим, как полагается, спросила у него разрешение. Я сказала: «Ist hier frei?» Он кивнул, и я села. Видишь, я не веду себя, как дикарка. Вы, немцы, всегда спрашиваете разрешение, прежде чем сеть. И я повела себя прилично. Мы смотрели вместе мультфильм про крота и его новую лейку. А потом я спросила, как его зовут. Он сказал: «Матиас». А потом я сказала, что меня зовут Хани. А затем я спросила, сколько ему лет, и он сказал: «Шестьдесят три». Все еще не привыкла к вашим цифрам, которые произносятся наоборот. Сначала решила, что ему всего тридцать шесть, и даже удивилась. Ему я тоже поначалу сказала, что мне пятьдесят два. Он так посмотрел на меня, улыбнулся и что‑то сказал, но я ничего не поняла. Но спустя минуту я переправилась. Мультфильм закончился, стали передавать различные рекламы, и ему стало скучно. Он повернулся ко мне и снова что‑то сказал. Но я ответила, что я еще плохо говорю по‑немецки. Матиас рассмеялся. А потом знаешь, что мы делали? Мы учили вместе новые слова. Я показывал на что‑то, он говорил, как это звучит. Теперь я знаю, как будет на немецком светофор, витрина, сумка, столб, грязь, шнурки…

– Очень интересно. Но разве тебя не учили не заговаривать с незнакомцами? – перебила ее я, выходя из себя от негодования.

– Было дело. Но ведь ты сама сказала, что я уже взрослая и сама знаю, что делать.

– Но зачем тебе нужно было сидеть с бездомным? Он ведь может быть чем‑то болен.

– Ну что ты? Он, между прочим, тоже покупает продукты в биомаркете, как и ты. Он сам так сказал. И вообще у него только дома нет, а все остальное есть. У него есть работа: он ведь продает газеты по средам и субботам.

– Хани, – отрезала я. – Ты что, не знаешь? Ты что, действительно с луны свалилась? Тебе уже двадцать пять. Мне‑то плевать, конечно. Но твоя мама звонила раз восемь. Мне пришлось ей соврать.

– А зачем ты соврала? Сказала бы правду, что я тебя достала своими разговорами и ты меня выгнала. Уверяю тебя, она бы не рассердилась. Они с папой знают, какая я бываю неугомонная. Мы с Матиасом договорились ужинать вместе по средам и субботам. Если ты хочешь, то можешь к нам присоединиться. Я приготовлю гороховый суп, и ты тоже можешь что‑то прихватить. Он так четко и ясно выговаривает слова. Думаю, так я очень быстро научусь вашему языку.

Мне больше нечего было ей возразить. Глядя на то, с каким пылом она это говорит, я даже не знала, к чему тут можно было придраться. И вообще, я что ей, мама? Пусть себе делает, что хочет, пусть хоть со всем бомжатником соберется и обедает, мне‑то что. Не маленькая ведь. Я тяжело вздохнула и набрала ей в тарелку суп.

 

Хани

Барбара меня отбранила немного, но ведь на самом деле на то не было причин. И вообще я заметила, что она только делает вид, что сердитая, а на самом деле человечная и отзывчивая. Но все же мне не стоит ей докучать, а то еще выставит меня за дверь навсегда. И буду я тогда скитаться с сумками, как Матиас. Удивительно, как так просто люди живут прямо на улице. Неужели им так совсем не страшно?

Я зашла в гостиную, разложила диван, выключала свет, а затем подошла к окну и чуть слышно отворила его. Зима тут мягкая, и я бы даже сказала, теплая. Морозы тут не колючие, а просто сырые. На часах уже пробило час ночи. Высунувшись по пояс из окна, я взглянула наверх. В квартире над нами все еще горел свет. Лукас не спит. Почему в такое время он бодрствует? Может быть, ему плохо? Завтра нужно его спросить об этом. А хотя нет, Барбара же сказала, что тут не принято говорить о своих болезнях, проблемах и зарплате.

Опустившись на колени перед кроватью, я тихо произнесла молитву, потом забралась под одеяло и крепко уснула.

Утро наступило так быстро, я даже не успела как следует выспаться. Обычно я всегда просыпалась раньше Барбары, но сегодня прежде чем я открыла глаза, она уже что‑то стряпала на кухне.

– Ну что, бомжиха? Хорошо спала? – сказала она, не отрываясь от шкварчащей скороды.

Она уже напекла целую гору оладий из отрубей. Она все делает без сахара, чтобы полезно было. А я совсем к еде не привередливая, могу есть все, что дадут, и мне все вкусно. Я спросила у нее разрешение взять три, или нет, четыре оладушка. Она так покосилась на меня, и я сразу же осеклась. Она ведь сказала, чтобы я не спрашивала у нее разрешения. Тогда я сама выложила себе на тарелку четыре румяных кружочка, полила их медом и выбежала за дверь.

 

Лукас

Не понимаю, как реагировать на таких, как она. Пришла ко мне в семь утра и стала звонить и звонить. Сквозь дверной глазок я снова увидал это смешное круглое лицо. Решил не отвечать. Но она звонит и звонит. Потом как начала тарабанить.

– Лукас! Лукас! – голосила она на весь подъезд.

Моя соседка фрау Шнайдер – очень ворчливая женщина. Она потом за этот шум будет морочить мне голову весь месяц. Да к тому же она такая же ябеда, как и все немцы. Писать жалобные письма – это у них, кажется, в крови. Пришлось открыть. Открыл, значит, а она стоит передо мной съежившаяся, в домашних тапочках и пижаме. В руке держит тарелку с оладьями.

– Frühstück, – радостно бросила она мне в лицо.

Да уж, мне завтраки еще никогда никто не носил. Я захлопнул перед ней дверь. Она снова принялась тарабанить.

Я открыл, и толкнул ее в плечо, чтобы убиралась. И что же она сделала? Она толкнула меня в ответ. Да еще так сильно, что я невольно попятился назад.