Красавица за чудовищем. Книга четвертая

Как только она это произнесла, все будто бы оживились. У всех словно негласно появилось право осуждать президента России и скалиться на меня за то, что я придерживаюсь другого мнения. Во Франкфурте часто бывают забастовки, и иногда я вижу плакат Путина, которые носят и задирают выше своих кудрявых голов беженцы из Сирии и что‑то выкрикивают. Короче, мне пришлось нелегко, просто потому что я из России и защищаю своего президента. Несколько раз Нина пыталась переубедить меня, ради этого она даже перешла на свой ломаный русский во время занятия. Они с Ильгизом часто обсуждали Россию, Советский Союз, Сталина и все такое. Нина открыто заявляла, что ненавидит Россию со всеми ее порядками. Что из‑за Советского Союза в их Грузии все было разрушено. Я не вмешивалась в их разговор, хотя она часто поглядывала на меня, будто бы провоцируя.

– Ну скажи, почему тебе нравится Путин? – не унималась она. – За что его уважать?

– За что мне его не любить? – ответила я. – До него было плохо, а при нем все же стало хоть немного, но лучше. И нужно учитывать, что управлять такой огромной страной, которую весь мир ненавидит очень непросто. Много вокруг интриганов и провокаторов вроде вас, но он умнее. Поэтому мне он нравится. А уважаю я его потому, что каждый человек достоин уважения. Вот и все.

– Если ты его поддерживаешь, значит, ты такая же деспотичная, как и он, – выплеснула она мне в лицо.

– Возможно, – ответила я и отвернулась.

У меня не было желания продолжать эту беседу, но Нина не унималась.

– Вся моя семья ненавидит Россию. – сказала она. – Все говорят, что советский строй все разрушил. Для нас это были потери. Спроси даже у сирийцев, они тебе скажут. Все знают, что в России плохо.

– Ты была там хоть раз? – обратилась я к ней.

– Нет, и не хочу, – фыркнула она.

– Тогда откуда такие сведения?

– Все так говорят. Спроси любого.

– Ты только послушай себя, – едва сдерживаясь, сказала я. – «Все говорят», «Мне сказали», «Я много раз слышала». А голова тебе для чего дана? Только чтобы лицо твое милое носить? Ты что, не в состоянии сама разобраться и построить свое собственное мнение? Ты как маленькая. Мне даже спорить с тобой стыдно. Так что оставь меня в покое.

Я отвернулась, и тут она назвала меня так, как впоследствии меня все и называли, кроме, конечно, Йоханны.

– А ты прямо такая умная, – выругалась она уже на немецком. – Поэтому ты носишься за нашим чокнутым Лукасом, как хвост, – произнесла она снова на русском, а потом насмешливо выплюнула: – Scwänzchen.

Все поняли что она имеет в виду и тут же разразились хохотом. Позже Йоханна сказала, что за спиной они уже давно меня так окрестили. «Швэнцхен», – называли они меня, что значит в переводе на русский «хвостик».

В этот момент снова зашел Лукас, и все притихли. Ну и пусть называют, как хотят. Я задаю себе вопрос, как учил меня папа: «Хотела бы я, чтобы со мной поступали так, как я с Лукасом?» И я не нашла ничего плохого в том, что я хожу за Лукасом, как хвостик. Разве я его обижаю? Он ведь сам ни разу не сказал мне вслух, чтобы я оставила его в покое. Вот если бы сказал, то я бы еще подумала.

 

ГЛАВА 4

 

Лукас

Похоже, Хани гнобят, только потому что она из России. Ну что ж, если учитывать нынешнее положение в мире, то это неудивительно. Она все преследует меня. Ходит за мной, как хвост. Ее даже стали обзывать хвостиком. Сегодня ей это открыто сказали, но по ее лицу не было заметно, что она оскорбилась. Я вышел, чтобы сделать ксерокопии, а когда вернулся, то услышал, как эти двое из Грузии и Киргизии демонстративно громко прыскались на русском.

– Явился, не запылился, зануда чокнутый.

Киргизец рассмеялся, а грузинка продолжила:

– Бесит меня его взгляд. Всегда смотрит на всех свысока. Будто бы он ариец, из голубой крови сделан.

– Расист долбаный, – добавил киргизец. – Все равно немцы расисты, как ни крути. Если бы в их крови этого не было, то они бы ни за что не подчинились такому диктаторству при Второй мировой войне.

Они избегают называть имена, чтобы окружающие не догадались, о чем идет речь. За все это одинокое времяпровождение в Германии, я уже отучился даже думать на русском, но это не значит, что я перестал его понимать. Никто никогда не знал, что я говорю по‑русски. Я всегда скрывал свое происхождение. И за это время много чего успел наслушаться от своих русскоговорящих студентов и коллег. Они многократно меня поливали грязью, и я к этому привык. Зато они часто говорили, что я красив, как черт. Тоже неплохо, хотя я и не стремлюсь быть у них в почете. Пусть говорят, если им это по душе. Но в этот раз было по другому: маленькая фигура соседки резво поднялась со стула.

– Закройте рты, бессовестные! – гаркнула она на русском, ударив ладошками по столу. – Чем вы занимаетесь весь день? Только и делаете, что обсуждаете президентов и преподавателей. Только позорите себя, свою страну и родителей!

– О, – протянула грузинка. – Швани, ты что так взъелась? – саркастично хихикнула она.

– Да она влюбилась в этого чокнутого, – усмехнулся киргизец, уверенный в том, что я их не понимаю.

– Ха‑ха. Пара чокнутых. – прыснула Нина на русском.

– Вы показываете себя как слабая и трусливая нация. Вы только и делаете, что обсуждаете правительство и всех, кто выше вас по званию. Теперь все, кто с вами встретятся, будут думать, что грузины подлые, а киргизы трусы. И пусть это неправда, но из‑за вас все будут думать о вашей нации именно так. Мозгов у вас совсем нет, идиоты безмозглые. Вы в чужой стране, плюете против ветра. Не смейте так говорить об учителе. Он умный и образованный!

Пришлось безразлично подняться с места и чуть постучать по парте маркером, чтобы привлечь внимание и прекратить весь этот балаган. Все умолкли, и занятие продолжилось. Смешную соседку с того дня все называли Швани, сокращенно от обидной клички «Швэнцхен». Даже я в мыслях называл ее именно так. Интересно то, что сокращенная форма «Швэнцхен» приобретала совсем другое значение. «Шван» – так звучит на немецком лебедь. А значит, можно сказать, что ее все стали называть лебедкой, а это уже не так обидно.

Сегодня мы проходили модальные глаголы. Спрягали их и учились употреблять в речи. После уроков меня у входа снова настигла Швани.

– Ich möchte gern spazirengehen (я бы с удовольствием прогулялась), – сказала она мне. – Lukas, möchtest du spazirengehen? (Лукас, а ты хотел бы погулять?)

Я равнодушно прошел мимо нее. По крайней мере мне хотелось казаться равнодушным, хотя что‑то все же во мне переменилось по отношению к ней. Не то чтобы меня тронуло, что она заступилась за меня, а хотя, может, и это тоже, но больше всего меня удивило, что она даже после всех унизительных разговоров продолжает ходить за мной.

Барбара