Красавица за чудовищем. Книга четвертая

Сейчас мне кажется, что мама так говорила, потому что она совсем не знает Барбару. Да, она немного не от мира сего, но не такая она уж и плохая. И за месяц, прожитый с ней, я ни разу не заметила, чтобы она как‑то пыталась меня переделать. А вот мама всегда была мной недовольна. Все ей во мне не нравится. В особенности моя прическа. С тех пор, как мне исполнилось двадцать, мама всегда только и делала, что бранила меня за то что я убрала челку. В детстве у меня всегда была челка, потому что у мамы она была всю жизнь. Мама просто как кремень в этом отношении. С челкой девушка выглядит моложе, милее, красивее. А я терпеть не могу челку. У меня от нее прыщи на лбу, а когда голова грязная, то первое, что выдает этот факт, так это челка. А еще за ней нужно ухаживать, чтобы она не прилипала ко лбу, будто ее прилизали жиром. Да и в глаза лезет. Отрезать ее нужно регулярно. Под шапкой постоянно мешается, а после шапки торчит во все стороны. Короче, головная боль с этой челкой. Путь уж лучше я буду выглядеть старше и грубее, чем ходить с этой челкой. Вот у Барбары совсем нет ни челки, ни волос, и все равно она красивая. То есть для мамы, конечно, нет, но на мой взгляд, очень даже симпатичная и милая. Так по крайней мере она выглядит внешне, а вот о ее жизни я мало знаю. Меня предупредили, что немцы не любят говорить о личных вещах даже с родными. Особенно нельзя говорить о зарплате. Ее зарплата меня мало интересовала, но вот о ней самой мне бы хотелось узнать побольше. Мы уже месяц живем вместе, и все, что я о ней знаю, так это то, что она увлекается японской рок‑музыкой, выкуривает по пять сигарет в день, покупает продукты в биомаркете, безумно любит азиатскую кухню, преподает немецкий в языковой школе, ни разу не была замужем, не любит собак, обожает морских свинок, абсолютная фанатка яблок и считает Париж самый дерьмовым городом по всей Европе. Иногда к ней на дом приходят ученики, порой это бывают взрослые мужчины из Турции, Сирии, Испании и так далее. Но чаще всего это молодые ребята‑иностранцы. Я заметила, что среди ее учеников больше представителей сильного пола. Скорее всего, девушкам сложно с ней. А мужчинам, напротив, очень даже комфортно. В течение часа она им преподает не только немецкую грамматику, но и основы немецкого юмора. Вот еще один предрассудок о том, что у немцев нет чувства юмора. Может быть, это, конечно, и так, но Барбара – явное исключение из этого правила. Еще что стоит отметить о моей дорогой кузине, так это то, что, помимо взрослых учеников, другие мужчины к ней не приходят. Она наряжается исключительно на работу или для походов за биопродуктами. На свидания она не ходит. Есть у нее ухажеры, но нет любовников. Ближе, чем проводить себя до станции «Цаиль», она никого не подпускает. Именно на этой станции располагается школа, где она работает больше десяти лет. В эту школу она меня и зарегистрировала. Шестого февраля с понедельника начинаются мои занятия. Жду не дождусь. А то уже надоело слоняться тут и ни слова не понимать. Хотя во Франкфурте почти каждый второй говорит на английском, но ведь я и на нем говорю не очень хорошо.

 

Барбара

Да, жизнь порой играет с нами злую шутку. Жила себе спокойно, никого не трогала, никому не мешала во всеобщей мышиной возне. Видимо, в прошлой жизни я сделала что‑то ужасное, потому теперь мне на голову выпало такое наказание. Нет, я не против того, чтобы со мной кто‑то жил, поэтому я и завела себе двух морских свинок. Но то, что прилетело ко мне из Новосибирска, это сложно понять, даже если я подключу все свое человеколюбие. Моя так называемая кузина Хани… Мне даже стыдно будет называть ее своей родственницей. Надо всем на работе сказать, что она моя постоялица. Скажу, что просто сдаю свою вторую комнату на подселение. Не то чтобы она такая ужасная. Веселая вроде, смешная, не спорит, всегда внимательно слушает, аккуратная, убирается чисто, а самое главное, готовит еду так, как я люблю. В этом мне с ней очень удобно. Но каждый день видеть ее – это просто ад адский для моих глаз. Девушке уже стукнуло двадцать пять лет. Я никак не возьму в толк, как же можно так себя запустить. Вроде и не дура, но выглядит именно так. Все в ней как‑то нескладно и неправильно. Ростом и фигурой она не удалась: маленькая, как подросток, костлявая, угловатая, нескладная какая‑то. От женщины в ней нет ничего. Просто будто остановилась в развитии лет так в четырнадцать. Мордашка – ну точно как у мыши. Все такое мелкое. Нос пипочкой, губы в кучу, а лоб – целый аэродром. Вот глаза у нее интересные: наружные уголки чуть приподнятые, ресницы бесцветные, но очень густые, зрачки черные, огромные, почти что на весь разрез. Именно глаза делают ее чуть похожей на кошку. Именно глаза смягчили мое первое впечатление, когда она появилась в дверях терминала. А так в целом некрасивая она. Но справедливости ради нужно признать, что есть в ней нечто привлекательное. Вот когда она улыбается или когда долго завороженно слушает, то как‑то преображается и становится очень даже ничего такой. Но даже это не спасет ее от той дерьмовой прически, которую она носит. Даже прической назвать это будет преступлением. Просто бесформенный короткий хвост на затылке. Волосы у нее вьющиеся, густые, темно‑коричневые, лишенные блеска, секутся во все стороны. Их будто взяли в пучок и безжалостно обрубили кухонным ножом. Теперь она собирает их в толстый короткий хвост. И вот я каждый день должна видеть этот туалетный ершик у нее на затылке. За что мне такое наказание? Дело дрянь. Никак не могу это исправить. Не могу же я ее выгнать. Помогу ей первые восемнадцать месяцев, потом пусть ищет себе другое жилье. А я свой долг перед своим дядей Ульрихом выполню. Все‑таки Ульрих – родной брат моей мамы. Хороший он человек, миролюбивый и добрый. Я его всего пару раз видела, да и то будучи еще совсем ребенком. Не могу поверить, что у такого высокого статного красавца, как дядя Ульрих, родилась такая невзрачная дочь. Насколько я помню, глаза у него серо‑голубые, волосы светло‑русые, а сам он высокий и стройный. От него Хани унаследовала только природную худобу. Да и мать у нее тоже нормальная. Чернобровая, круглолицая казашка со странным именем Бану. Не прямо‑таки чтобы красавица, но и не такая мышь, как ее дочь. Ну да ладно, если не обращать внимание на ее одежду и смотреть на нее только спереди, то вполне можно с ней общаться. Девочка‑то вполне умная. Окончила литературный факультет. Говорит очень грамотно и красиво, лицо у нее не жабье, глупостей не мелит. Наивная и открытая, как дитя, но, может, это и неплохо. Зато не обманет. Думаю, что, общаясь с ней, я подтяну свой русский язык, а то с тех пор, как умерла моя мама, я совсем забросила говорить на нем. Одно только слово хорошо произношу, но зато оно самое важное. Ведь куда не погляди, а все одно и то же; дерьмо, да и только.

Короче, раз уж решила взять Хани (имя то какое пафосное) под свое крыло, то нужно как следует ей помочь. А то в этом ублюдском городе полно ушлых придурков. Она могла бы, конечно, пойти в языковую школу сразу же, как приехала, как раз тогда стартовал уровень А1.1, но лучше пусть подождет месяц и в мою группу попадет. Будет учить немецкий под моим наблюдением. А то в нашей школе полно идиотов и игнорантов, которые ни хрена не учат, а так только задом крутят. А немецкая грамматика – это вам не шутки. Если неправильно поймешь изначально, то потом всю жизнь будешь разговаривать на собственном диалекте. Так что буду ее сама лично обучать. Устрою ее там на миниработу. Пусть вытирает пыль, поливает цветы, моет туалеты, убирает нашу мастерскую. Хоть какие‑то деньги да будет получать. Посмотрим, что из этого выйдет. Хотя идею эмигрировать в незнакомую страну одной я считаю полнейшим бредом. Пусть у нее хоть десять немецких корней, но все равно, когда тебе двадцать пять, то уже бы нужно осесть там, где тебе привычнее. А тут ведь придется все по‑новому начинать. Я тут с ней нянчиться долго не собираюсь. Вот выучит язык, и пусть отправляется куда‑нибудь подальше со своей щеткой на затылке. Мне со свинками живется неплохо.

Лукас