Красавица за чудовищем. Книга четвертая

За окном глухая ночь. Счастливые те люди, которые спят безмятежно и крепко, которым неведомы муки бессонницы. Для меня же ночь – это время, когда против воли воскресают призраки прошлого. Они преследуют меня, я снова и снова слышу их голоса. Вся комната наполняется криками, плачем кровью. Я вновь и вновь вижу их перед собой. Слышу их укоры. Неужели вся моя жизнь будет течь именно так? Каждую ночь я молюсь, каждый раз исповедуясь перед Богом за мои преступления и грехи, но все тщетно. Я живу так же, как жил, и ничего не меняется.

Восемнадцать лет назад я покинул Родину, думая что здесь я смогу начать новую жизнь. Я просто сбежал от того, с чем был не в силах бороться. Но каждую ночь они воскресают в моей памяти, как злые черти. Приходят, чтобы мучить, чтобы украсть мои сны, мой покой. Ни разу, с тех пор как поселился в этом шумном городе, я не спал ночью, как полагается всем нормальным людям. Я смотрю на часы, время – половина третьего. Сейчас должен проехать скоростной поезд, и чуть дрогнет пол, и качнется кровать. В четыре часа утра проснется мой сосед, у которого уже давно не все в порядке с головой. Он начнет неистово орать и браниться. Потом, по всей видимости, кто‑то из родных войдет в его спальню и успокоит буяна. Я живу в этой квартире с тех пор, как приехал в Германию. В нашем доме четыре этажа, на каждом этаже живет по две семьи. Иногда с балкона до меня доносятся громкие беседы соседей с первого этажа. Там живут итальянцы, а итальянцы просто по своей природе не могут разговаривать тихо. На втором этаже живет моя коллега Барбара. Она тоже уже давно тут обитает. Видимо, она уже старая женщина, хотя все старается выглядеть по‑молодежному. С тех пор, как я тут живу, мы разговаривали с ней только один раз. Когда я окончил университет, каким‑то образом Барбара это узнала и предложила временно поработать у них в школе, так как там половина учителей загрипповала. Я до сих пор не знаю, как она узнала, что я преподаватель немецкого. Но десять лет назад я подал заявление в эту школу, и с тех пор там работаю. Ничего особенного в этой школе нет. Все те же неудобные учебники, та же глупая программа. Время идет. Я веду одну группу за другой. Эмигранты не особо стараются учиться, морщатся, ноют. Говорят, что немецкий безумно сложный, и им никогда его не выучить. Но меня не особо расстраивает, выучат они немецкий или нет. Со своей стороны я стараюсь выполнить все, что нужно, все, на что меня хватает. Просто следую программе учебника. Год за годом объясняю одну и ту же грамматику, одну и ту же структуру. В этой школе, как в моей жизни: мало что меняется с годами. Недавно я довел очередную группу до уровня С1.1. Дальше их соединили с другой параллельной группой, так как в моем классе уже недоставало учащихся. Меня это даже немного изумило. Обычно на уровне В1.3 мой класс начинает редеть. Некоторая часть эмигрантов переходит в параллельную группу, но большая часть сдает экзамен и начинает работать. Но эту группу я вел рекордно долгие сроки. Правда, под конец у меня их было только семь, поэтому и пришлось принудительно расформировать эту группу. А со следующей недели начнется все заново. Мне дадут две группы. Одну я должен начать вести с нуля, а в другой я должен заменять Сабину, которая вечно чем‑то болеет. Обычно я не беру больше одной группы. После обеда я веду кружок лепки и гончарного искусства в нашей мастерской. И мне этого вполне хватает. Но когда нужно заменять этих вечно гриппующих, то приходится отказаться от своего темного уголка в мастерской и торчать в классе еще добрых полтора часа. Вчера на электронную почту пришло письмо, что новую группу я буду вести на пару с Барбарой. С того дня, как она обратилась ко мне с предложением поработать у них, я с ней больше не разговаривал. Мне приходилось сотрудничать со многими учителями. Они вели себя отстраненно, держали дистанцию, как я и люблю. Просто присылали мне то, что было пройдено, и план на новую неделю. Но вот Барбара – это особенная личность в коллективе. Там, где она, там всегда шумно. А шум я терпеть не могу. Придется как‑то приспособиться. Надеюсь, она не раскроит мне мозг за эти четырнадцать месяцев.

 

Хани

– Идиотизм! – гневно вскричала Барбара.

Я уже привыкла к ее странным выпадам, поэтому просто неспешно вошла на кухню и спросила, все ли в порядке. Кузина сидела за столом перед открытым ноутбуком. Раз шесть подряд она произнесла свое излюбленное слово, а потом начала причитать на родном языке. Наверное, она просто ругалась, но немецкий для тех, кто его еще совсем не знает, звучит, как набор угроз.

– Что такое? – спросила я.

– Вот дерьмо, – выплюнула она на ломаном русском. – Я должна работать с этим чокнутым. Нет, нужно срочно пойти сегодня в бюро и спросить, можно ли что‑то изменить в расписании. Пусть он работает с Сабиной. Они хорошо друг друга дополняют. Больная на голову старушка вполне была довольна сотрудничеством с таким, как он. Но я не выдержу с ним и дня.

– Ты о ком? – спросила я, подсаживаясь.

– Наш сосед Лукас. Ты его видела пару раз.

– Это такой высокий, с третьего этажа?

– Угу.

– Так он что, работает в вашей школе?

– Да. На мою беду. Черт меня потянул за язык предложить ему подать заявление в нашу школу.

Барбара взяла сигарету и вышла на балкон.

– Он ни одну группу не может довести до конца. Все сбегают от него раньше положенного срока. Все, кто с ним работал на пару, рассказывал, что ученики жалуются на то, как сухо и тоскливо проходят занятия.

Голос Барбары звучал приглушенно и густо, то ли из‑за сигаретного дыма, который будто комом застрял в ее горле, то ли из‑за досады, которая переполняла ее. Барбара говорит с интересным акцентом, звучно и с придыханием произнося такие согласные, как «д», «т», «к». Она произносит их так, будто после этих букв у нее всегда стоит короткий звук «ч». Поэтому ее русский всегда звучит так, будто бы она чертыхается и плюется. В особенности сейчас, когда она в таком гневе.