Кризис комфорта. Выйдите за привычные рамки, чтобы вернуться к своему счастливому и здоровому естеству

Или второй вариант – чувствовать себя некомфортно. Избавиться от моего жидкого «одеяла комфорта». Я понятия не имел, куда приведет этот второй маршрут и смогу ли я вообще его одолеть. И я был в ужасе. Но самое забавное, что пробуждение в содержимом собственного желудка облегчило принятие решения, прямо противоположного тому, что привело к такому пробуждению. Никто не бросает пить в пятницу вечером. Это, как правило, бывает решением, принятым в воскресенье утром.

Я поднял белый флаг. Вот тогда‑то и начался дискомфорт.

Острый физический ад, когда меня ломало, длился несколько дней: головные боли, тошнота, истощение, дрожь, пот и другие внутренние муки. Мои легкие начали выделять то, что я могу представить только как канцерогенный коктейль, – у меня была привычка сопровождать выпивку сигаретами Marlboro.

Физические проявления в конце концов исчезли. Но затем началась еще более серьезная проблема трезвости: нужно было справиться с лихорадочными мыслями, когда измененный алкоголем мозг начал перестраиваться. Мой разум был подобен твердому резиновому мячу, выпущенному из пушки в бетонную комнату. Он был в обостренном состоянии и переходил от радости, что я жив, к депрессии, что я попал в такую ситуацию. Меня мучили постоянные ужасающие вопросы о моем обновленном образе жизни. Как это – не пить? Что делать по выходным? Что говорить, если на светском мероприятии кто‑то спросит меня, не хочу ли я выпить? Как видеться со старыми друзьями на свадьбах и на встречах выпускников?

Оказывается, ответы на эти вопросы таковы: «Не пей», «Все что угодно, только не пей», «Нет, спасибо» и «Почему бы тебе не подумать об этом, когда окажешься на подобном мероприятии». Теперь я понимаю всю простоту таких ответов. Но в то время вопросы сбивали с толку – все равно как просить младенца решить квадратное уравнение. Сейчас меня уже не удивляет, что половина людей, поступающих в психиатрические учреждения, страдают расстройствами, связанными со злоупотреблением психоактивными веществами. Мне требовалось заново научиться жизни и тому, как ее проживать. А еще ведь были целые поколения помешанных на виски и привязанных к аду семейных хромосом Истеров, борющихся с моим новым выбором. Такие типы генов закодированы специальным образом, чтобы заставить поверить, будто Правильное Решение – это прокуренный бар с музыкальным автоматом, который играет Джорджа Джонса, и что в этом раунде все пойдет хорошо, несмотря на сотни примеров, говорящих об обратном.

Однако день за днем я испытывал жестокий дискомфорт от резких перемен. Но вскоре мир открылся мне: я осознал красоту жизни и лучше оценил свою роль. До начала трезвой жизни мне, например, виделись все признаки того, что я – абсолютный центр Вселенной. Но, завязав, я понял, что в глобальном смысле моя персона не так уж и важна. Подобное признание глубоко расстраивает, но как только я начал действовать в соответствии с ним – приняв, что я ничего не знаю и что мне не помешала бы помощь, – я обрел покой и перспективу.

Я начал общаться с дорогими мне людьми новыми, более глубокими способами. Я начал учиться находить тишину, испытывать спокойствие и чувствовать себя хорошо с самим собой. Чтобы выбираться из дома, я завел себе собаку и каждое утро водил ее к ближайшей реке, где ощущал давно забытый покой и уверенность в 5 часов утра, в тишине и тумане. Я стал меньше волноваться из‑за повседневных проблем, таких как рабочие драмы, пробки на дорогах, дедлайны и счета.

Я не превратился в совершенно нового человека, и меня никогда не спутали бы ни с каким проповедником. Но я стал более осознанным, и это позволило мне увидеть, что я все еще окружен комфортом: практически маринуюсь и консервируюсь в нем. Правда, теперь его формы были менее разрушительны, но потенциально даже более коварны. Чтобы понять это, мне нужно было просто взглянуть на свою повседневную жизнь под новым углом: комфорт окружал меня буквально в каждое мгновение.

Я просыпался в мягкой постели в доме с регулируемой температурой. Я ездил на работу в пикапе со всеми удобствами роскошного седана. Я убивал любое подобие скуки при помощи смартфона. Я весь день сидел в эргономичном рабочем кресле, уставившись в экран и работая мозгом, а не телом. Возвращаясь домой с работы, я без всяких усилий набивал живот высококалорийной пищей, которая бралась черт знает откуда. Затем я плюхался на мягкий диван, чтобы посмотреть телевизор. Я редко испытывал дискомфорт, если когда‑либо вообще его испытывал. Самая физически неудобная на тот момент вещь – это тренировка, и то она выполнялась в здании с кондиционером, пока я смотрел кабельные новостные каналы, которые все больше стремились укрепить мои взгляды, а не бросить им вызов. Я не выходил на пробежку, если условия были недостаточно комфортными. Мне нужен был комфорт – не слишком жарко, не слишком холодно, не слишком влажно.

А что, если избавиться от всех этих удобств?

0,004 процента

Люди эволюционировали в поисках комфорта. Мы инстинктивно предпочитаем безопасность, крышу над головой, тепло, побольше еды и поменьше усилий. И на протяжении почти всей человеческой истории такая установка была полезной, потому что способствовала выживанию.

Дискомфорт бывает как физическим, так и эмоциональным. Это голод, холод, боль, истощение, стресс и любые другие неприятные ощущения и эмоции. Наше стремление к комфорту заставило нас искать пищу. Строить укрытия. Спасаться от хищников. Избегать чрезмерно рискованных решений. Делать все и вся, что помогло бы нам жить и далее распространять нашу ДНК. Поэтому неудивительно, что сегодня мы по‑прежнему должны по умолчанию выбирать самое комфортное.

Однако первоначальные наши удобства были ничтожны и в лучшем случае недолговечны. В неудобном мире постоянное стремление к комфорту помогло нам остаться в живых. На сегодня проблема заключается в том, что окружающая среда изменилась, а наши стремления – нет: они в нас глубоко укоренились.

Около 2,5 миллиона лет назад наш предок Homo habilis – человек умелый – развился из самых умных обезьяноподобных животных того времени. Эти мужчины и женщины ходили на двух ногах и использовали каменные орудия труда, что давало им преимущество в дикой природе. Но они не очень походили на нас (представьте себе шимпанзе, скрещенного с современным человеком), и их мозг был примерно вдвое меньше нашего.

Затем, 1,8 миллиона лет назад, появился Homo erectus – человек прямоходящий. Данный вид уже больше выглядел и вел себя как мы. Эти люди ростом 150–180 сантиметров жили в сообществах охотников‑собирателей. Вероятно, они умели использовать огонь, а также могли мыслить абстрактно: исходя из найденных рисунков на предметах мы можем предполагать, что человек прямоходящий умел создавать искусство. Конечно, это искусство больше напоминало каракули двухлетнего ребенка, чем Сикстинскую капеллу, но прогресс есть прогресс.