Лимонный хлеб с маком

Лаура протянула тридцать евро тибетской женщине, которая унесла ее сумку и удалилась по‑азиатски незаметно.

– Дочка, иди‑ка спать. Тебе известно, который час?

Девочка вскочила на татами, который делила с мамой. Марина и Лаура последовали за ней и улеглись рядом. Несмотря на шестилетний возраст, ребенок все еще сосал большой палец. Удовольствие, которому ее мать не препятствовала. Девчушка засунула в рот палец, широко раскрытыми глазами уставилась на Марину и попросила крестную рассказать сказку.

– Ладно, ладно, – согласилась Марина, хотя ни разу в жизни не рассказывала сказок. – Давным‑давно…

Увы, ей ничего не приходило в голову.

– Ну ладно, посмотрим… Миленькая, я не слишком привыкла рассказывать сказки, пусть лучше твоя мама.

Лаура засмеялась.

– Нет, подожди‑ка. Вот тебе и сказка, – продолжила Марина. – Жила‑была принцесса в далекой стране по названию Эфиопия. И звали ее Наоми, а кожа у нее была черного цвета. Жила она среди злаковых полей… в цветном доме… розового цвета.

– В розовом? – переспросила девочка, вынув палец изо рта.

– Закрой‑ка глаза, – велела дочке Лаура.

Марина продолжала говорить медленно, постепенно затихая и придумывая первую в своей жизни детскую историю, пока малышка, наконец, не уснула.

Они оставили ее на татами и раздвинули ширму.

– Не знаю, сколько еще придется спать вместе с ней, сколько лет это продлится. Ночью она меня пинает…

Лаура сполна проживала свое материнство, в прямом смысле этого слова. Прежде чем забеременеть, она проработала пятнадцать лет, лишая себя всяческих удовольствий. Это позволило скопить достаточно денег, чтобы вдобавок к скудному четырехмесячному отпуску по беременности и родам, предоставляемому законом, взять двухлетний отпуск на работе, который она посвятила исключительно воспитанию дочери. На протяжении тех лет кормила грудью, как и требовал ребенок. И постоянно носила дитя в «мботу», традиционной африканской переноске, которую Марина купила ей в магазинчике маленького конголезского города на берегу реки Эбола. И очень редко использовала коляску «Макларен», подаренную коллегами из организации «Врачи без границ». И, конечно, не разлучалась с девочкой даже ночью: со дня рождения мать и дочь делили постель.

К тому же с того самого дня, когда малышка покинула ее утробу, Лаура беседовала с ней, как со взрослой. Никакого сюсюканья. Она уверовала в тесную связь материнской речи с развитием интеллекта ребенка. И действительно, у девочки оказался очень богатый словарный запас для ее шести лет.

– Чего ты хочешь на ужин?

– Что‑нибудь полегче, меня подташнивает после самолета.

– Давай приготовим «чапати»? И немного салата.

Лаура извлекла из шкафа муку. Марина взяла из второго ящика скалку. Они много раз вместе пекли этот простой индийский хлеб. Лаура не видела смысла ежедневно покупать буханку хлеба, когда с небольшим количеством муки, воды, соли и десятиминутной траты времени можно испечь свой собственный.

– Кто такая эфиопская принцесса? – поинтересовалась психолог, вливая в муку небольшой стакан воды.

Марина понимающе взглянула на подругу, от которой мало что ускользало.

– Я принимала роды, а ее мать умерла, – быстро ответила она, собирая тесто руками.

Лаура молчала, позволяя ей выговориться.

– Иногда мне кажется… – Марина задумалась, не прекращая месить. – Вероятно, этой девочке лучше было бы не выжить.

– Марина, не говори такое.

– Я устроила ее в один дерьмовый приют.

Лаура наблюдала, как Марина всерьез взялась за скалку и раскатывает тесто для «чапати».

– С тобой все в порядке?

Марина отвела взгляд.

– Дети, которым не стоило бы рождаться, появляются на свет, а те, которые, наверно, должны бы родиться, не появляются… потому что им не позволяют их матери, – сделала вывод Марина, бросая «чапати» на сковороду.

Обе они понимали, что означают произнесенные витиеватые фразы. Лаура знала, что этот эпизод жизни Марины непременно к ней вернется. Слишком долго она анализировала психологию женщин – фотографов, врачей, медсестер, логистов – сильных, умных, достигших вершины карьеры, пожертвовав собственным материнством. В какой‑то момент жизни, исследуя свою душу, они жалели об этом отречении, столь укорененном в женской сути. Однако в случае Марины следовало копнуть поглубже, чтобы понять: не только стремление к работе заставило ее избавиться от плода, который она носила в своем чреве.

– Ты способна любить ребенка, Марина. Никогда в этом не сомневайся. Ты – не твоя мать, – сказала ей Лаура девять лет назад, положив руку на живот подруги.

А через несколько часов она сопровождала ее в клинику Барселоны, где делали аборты. Несмотря на то, что Марина знала: отец вынашиваемой ею девочки – Джереми, на тридцать лет старше ее, профессор Медицинского университета имени Перельмана, известный своим ученикам как доктор Шерман, никогда не оставил бы ее без помощи.

– Я назвала ее Наоми. – Она снова посмотрела на подругу и грустно улыбнулась.

– Очень красивое имя.

– Калеб намекнул, что ребенок, видимо, результат изнасилования.

– Ну и ладно, мы никогда этого не узнаем. Кого теперь волнует, кто ее отец? Ты поступила правильно. Девочка найдет приемную семью и будет счастлива.

– Надеюсь.

– А я уверена.

Лаура достала из холодильника салат, кукурузу, лук и помидоры, а Марина положила тесто для «чапати» на сковородку.

– Кстати, о родителях… Должна тебе кое‑что сообщить, – изрекла Лаура, открыв кран и помыв салат.

Марина выжидающе смотрела на нее.

– Он – швед.

– Какой еще швед?

– Донор спермы, Марина. Кто же еще?

– Но… как ты узнала? – удивленно спросила Марина.

– От врача, сделавшей мне искусственное осеменение. На одном из последних осмотров я заметила у нее мешки под глазами, она немного похудела, и, хотя мы и не были друзьями, я спросила, все ли у нее в порядке. А она расплакалась – не больше и не меньше.

– Неужели?