Мадам Арабия
Всю неделю я прилежно посещаю школу. Ситуация радикально изменилась: в первый же день Хуссейн, встретив меня на балконе, узнал, что я езжу на автобусе, и хорошенько выбранил, а выбранив, заявил: только с соседями и только на машине. После первой совместной вечеринки я и Белка стали частью neighbourhood[1], полноправными жильцами дома и соседями, на которых распространялась забота и защита. Сближение людей в Гоа происходит быстро: сходив два раза в один и тот же магазин, можно быть уверенной, что в третий тебя встретят как старого знакомого, оставят дела и начнут безмятежно обсуждать дождь, неожиданно прошедший в Арамболе, поднявшиеся из‑за засухи цены на помидоры и последствия финансовой реформы для всей Индии. В следующий раз можно будет уйти, не доплатив несколько рупий, если мелочи не хватает, или, наоборот, заплатив вперед за еще не поступивший товар: все знают, что ты вернешься, а если нет – где тебя найти. Внутри дома связи завязываются еще стремительнее и прочнее. Достаточно постучать в соседнюю дверь, попросить помощи, поблагодарить, сделать одолжение в свою очередь – и все, вы друзья навеки, можно приходить незваным в любое время и точно так же ждать гостей к себе. После дня рождения Шейны я купила подарок: букет розовых гвоздик, собранный на рынке в Мапсе, и бисквитный пирог, и уже через десять минут после моего прибытия мы с Шейной и Ли пили чай, ели cake[2] и обсуждали сложности отношений со смазливым Азизом, на котором постоянно виснут посторонние девушки. Мы сталкивались друг с другом по десятку раз на дню, отношения сменялись дружескими, а потом чуть ли не родственными. Из‑за тесной связи между жильцами дом был самостоятельным целостным организмом, внутри все делалось сообща. Человек, выезжающий в сторону рынка, получал кучу указаний, что прихватить по дороге для остальных, готовили на несколько квартир сразу, а в школу и вовсе выезжали толпой либо не менее кучно просыпали и прогуливали. Я смекнула, что ездить своим ходом мне далеко и долго, парням требуется кто‑то, кто заставлял бы их подниматься на занятия, а ездить с другими студентами прямо‑таки положено: «We are neighbours!»[3]
Теперь, проснувшись с утра, я прохожусь по теплому скользкому полу вдоль балкона и барабаню во все ближайшие двери: Ахмада, Хабиба, Азиза – и жду, стоя на тканевом коврике у порога, когда внутри появятся признаки движения. Через час на выбор будет целый автопарк, можно прыгнуть сзади на серый полуспортивный байк Джамала, с ветерком прокатиться на черном хищном скутере Азиза или сесть в одну из двух «семейных» «сузуки».
По утрам я чувствую себя принцессой. Надев длинное платье и ожидая, когда меня отвезут в школу, я стою на балконе с чашкой масалы и коробкой фиников, любуясь чистым, умытым рассветом. Передо мной колышется море зелени, под балконом растет дерево шику, его тонкие ветки дотягиваются до перил, так что можно рукой достать коричневые, покрытые пушком плоды. Птицы с синим оперением перепархивают с куста на куст, они захлебываются щебетом, и я жмурюсь от радости. Крайняя дверь на этаже открывается, оттуда выскакивает маленький коренастый Джамал и, пробегая мимо, обязательно отмечает:
– Прекрасно выглядишь сегодня!
И хотя диалог повторяется изо дня в день почти без изменений, я все равно расплываюсь в улыбке. Арабы умеют восхищаться женщинами, к их лестным словам легко привыкаешь: какой девушке не понравится регулярно слушать, что она красавица?
Допив масалу, я возвращаюсь в комнату и перед зеркалом долго закутываюсь в платок, который все вокруг называют хиджабом. Носить покрывало в школу никто не требует, но мне невыносимо неловко в классе с открытой шеей и волосами, как будто я забыла надеть что‑то важное из одежды. Арабские парни привыкли видеть женщин закрытыми с головы до ног черной тканью, и они рассматривают меня украдкой, жадно и внимательно. Я инстинктивно усвоила новый жест: дергаю за краешек палантина, прикрывая лицо, чуть кривлю губы, выражая неудовольствие. К тому же хиджаб спасает от лучей на жаркой индийской улице и он мне идет, поэтому я вожусь по полчаса, стараясь, чтобы платок ложился ровными, изящными складками. В финале я мажу губы кокосовым маслом, крашу ресницы и наконец спускаюсь вниз, во двор. Там ждет машина – синяя или белая, в зависимости от того, кто сегодня смог подняться. В синюю, суетясь, прыгает заспанный Хуссейн в футболке и шортах: он только что вылез из кровати и собирается довезти меня до школы и вернуться досыпать. На белой ездит толстый Ахмад, молчаливый, аккуратно одетый и сосредоточенный, я его немного побаиваюсь. Он открывает мне изнутри дверцу, я сажусь на переднее сиденье, и машина трогается. Я еду и украдкой любуюсь собственным отражением в зеркале: словно приличная арабская девушка из богатой семьи, которую брат везет в школу.
Понемногу я перестала бояться заходить в класс, и студенты из общей массы стали распадаться на отдельные лица. Вот Усман Ираки, двадцатитрехлетний полный громкий парень из Ирака, который красиво и гладко говорит по‑английски, но чересчур самоуверен и делает ошибки в грамматике. Бахтияр Баши – высокий молодой человек с массивными бровями и правильными чертами лица, молчаливый отличник. Тощий Абдулазиз – худой, похожий на швабру из‑за взлохмаченных кудрявых волос, отстающий студент, наш сосед, проводящий дни за курением гашиша. Наша головная боль – Вафик, крикливый и неумный юноша, вечно опаздывающий и объясняющий причины.
– Валлах, Тичер Лала! – кипятится он, когда менеджер школы Кемаль (молодой араб, младший брат владельца заведения Мухаммеда аль‑Карима) приводит его в класс, отчитав за пятнадцатиминутное отсутствие в начале урока. – Я старался приехать вовремя, но в Пуриме такой трафик!
– Валлах, – склоняет голову невозмутимая Тичер Лала. Она учит арабов уже десять лет и переняла привычку произносить «Клянусь Аллахом» с мягким сарказмом. – Ты живешь в Пуриме и опаздываешь. Но Энни живет в Калахаре и приезжает каждый день вовремя, как так?
Я склоняю голову. Меня одновременно и смешит глупый вид Вафика, который вращает глазами и, несмотря на строгий запрет, возмущенно балаболит на арабском, и глубоко умиляет отношение Тичер Лала. В моей московской школе меня никто никогда и ни за что не хвалил, успехи принимали как должное, а за ошибки стыдили и наказывали. Тичер Лала обращает внимание на все хорошее, что я делаю, даже если это приезд на урок вовремя. От благодарности у меня на глазах выступают слезы, я ниже наклоняюсь к тетради.
[1] Соседство, район, коммьюнити (англ.) по контексту не подходит. Здесь: комьюнити (англ.).
[2] Пирог, торт (англ.).
[3] Мы соседи! (англ.)
