Мадам Арабия
Простота отношений людей с наркотиками в Гоа поначалу вызывала у меня шок. Отправляясь в путешествие, я не знала, что штат является последним прибежищем хиппи с их «Sex, drugs and rock&roll». Мода на этот образ жизни, казалось, давно отошла, но в гоанских барах можно было встретить немало постаревших, поседевших мужчин и женщин c пирсингом и тату и в драной одежде. У них были и молодые последователи, которые били в барабаны на закате, плели косички и дреды, курили марихуану и гашиш. В каждом шопе можно было найти полотенце или покрывало с Бобом Марли: употребляя вещества, многие считали, что становятся таким образом ближе к легенде регги. Ароматом гашиша, навязчивым и резким, были полны пляжи: дым плыл над столиками, за каждым углом смешивали, скручивали и предлагали. Попросить косяк было так же просто, как обычную сигарету. Труднее отказаться: сразу за «нет» начинались расспросы: не хочешь гаш, тогда ЛСД? Кислота? Кокаин? Марихуана? На trance party тела танцевали, двигаясь странным, дерганным образом. Наркоманов можно было опознать по глазам: белки наливались кровью, и выражение лица становилось бессмысленным. Из‑за веществ на Гоа происходило много печального: ДТП, травмы, драки, секс не всегда по взаимному согласию. Это никого не учило, и, оправившись от травм, мужчины и женщины приходили на любимые настилы с подушками в шеках и устраивались «to relax». Я первое время дико пугалась, потом привыкла. Гашиш стал элементом обычной жизни, в Калахара Residency курили почти все, и из‑за повседневности зрелища его острота сгладилась.
Дилером оказался полный молодой мужчина, по виду африканец. Он сидел в компании других темнокожих и арабов. Над пляжем и столом, где расположилась компания, витало характерное облачко. Обмен был быстрым – продавец вытащил из кармана два комочка, Хабиб повертел их в руках.
– Маленькие. В прошлый раз больше были. Давай еще один.
После короткого спора на ладонь Хабибу лег еще один комочек. Он был похож на смолу, коричневый, пластичный и немного липкий, с запахом специй. Завершив обмен, нас усадили за стол, тут же скрутили «заряженную» сигарету, чтобы клиент убедился в качестве продукта. Хабиб сделал несколько затяжек. «Нам же домой ехать», – подумала я с испугом; меня даже испарина прошибла. Я поднялась со стула, подошла к Хабибу сзади, показательно обняла его за плечи:
– Поехали. У меня вечером планы на этого мужчину…
Это был единственный способ вытащить Хабиба из‑за стола легально. Все с пониманием ухмыльнулись и задерживать не стали. Доехав до дома и спрыгнув с байка, я зареклась когда‑либо еще с ним связываться. Рядом с этим парнем было опасно.
В школе интересовались здоровьем Хабиба. Институт был местом, куда стекалась информация из всех студенческих домов, таких, как наш. Студенты‑арабы селились группами, занимая виллу или этаж целиком, и так же вместе выезжали на учебу, закупали продукты на всех и готовили сразу на компанию в одной‑двух‑трех кастрюлях. Если среди своих становилось скучно, то из одного дома ездили в другой в гости. Когда что‑то случалось, слухи и сплетни передавались с немыслимой скоростью и в учебном заведении становились всеобщим достоянием. На вопрос Кейт, что с Хабибом, друзья в классе во всеуслышание заявили: «He can’t pee»[1]. Я, услышав это посреди урока, захлебнулась водой, которую в тот момент отпивала из бутылки. По мне, такая откровенность не лезла ни в какие ворота, но арабы были людьми, близкими к земле, натуралистичными, им обсуждение деликатных моментов не казалось делом интимным.
Из школы домой и обратно перетекала не только информация, но и личные отношения. Поругавшись из‑за того, чья очередь мыть посуду, парни могли не общаться на уроке либо, подружившись в классе, проводить вместе свободное время после занятий. Многие, присмотревшись к соседям или одноклассникам, начинали с ними встречаться, а попытки к сближению делали почти все. Как‑то Мирза пришел на занятие без Ясмин – она была нездорова. Я в тот день собиралась в Central Library[2], крупнейшую библиотеку штата Гоа, расположенную в Панджиме. Побывав там однажды, я влюбилась в нее без памяти: белое здание с блестящими металлическими перилами и новенькими пластиковыми окнами высилось в шесть этажей, внутри было украшено скульптурами. В комнатах на первом шли workshops[3] по искусству, студенческая столовая была оформлена гравюрами Марио Миранды, индийского карикатуриста. Проблема имелась только одна, но серьезная: транспортная доступность. Чтобы добраться до библиотеки, мне нужно было дойти до остановки в десяти минутах ходьбы от школы, поймать бас, проехать до Central bus‑station[4] Панджима и там пересесть на еще один автобус. Поэтому, когда Мирза после уроков предложил подбросить меня, я восприняла это как подарок судьбы. Мы поболтали в пути, и, спустившись с байка, я забыла о Мирзе быстрее, чем поднялась по лестнице. Каждый этаж библиотеки был посвящен своей категории книг, шкафы образовывали бесконечный лабиринт, можно было найти пособия по всем наукам и на всех языках. Я пришла со своими учебниками, отыскала Оксфордский словарь и уселась в конференц‑зале, солнечном помещении с открытыми окнами, через которые залетал теплый ветер и виднелись колышущиеся вершины деревьев. За большим столом занимались студенты‑инжеры, при виде меня они зашептались и, поднявшись по одному, воспитанно представились. Переполненная новыми и приятными переживаниями, я чувствовала чуть ли не эйфорию. Сообщение от Мирзы вернуло меня с небес на землю: в эсэмэс недвусмысленно говорилось, что он будет рад забрать меня из библиотеки и продолжить знакомство. Я открывала рот, как пойманная рыбина: а как же Ясмин? Я напрочь забыла что Мирза хотя и перс, а не араб, но тоже мусульманин, а значит, для него не предосудительно хотеть еще одну женщину помимо жены. Я резко отказалась и впредь обходила Мирзу стороной, даже в классе не разговаривала без острой необходимости. Один его вид вызывал у меня раздражение.
Казалось, что проблема с почками окончательно забыта. Но выяснилось – Хабиб снова в hospital, уже третьем по счету. Мы приехали туда в самом начале операции, когда Хабиб уже находился в стерильной зоне. Персонал вытеснил нас в предбанник, где сидели вповалку усталые индусы и женщины в сари с детьми на руках. Я и Хуссейн встали на лестнице в сторонке, он небрежно приобнимал меня, а я водила пальцем по его бородке. Мы давно друг к другу присматривались. Когда Хабиб в моих мыслях отошел на второй план, мы стали проводить все время вместе и сейчас стояли, рассматривая друг друга и улыбаясь. На лестнице появился Азиз, он хмыкнул и, глядя на нас, понимающе ухмыльнулся. Я покраснела.
Операция прошла настолько быстро, что мы даже не успели заскучать. Полчаса – и двери операционного блока открываются, и оттуда вывозят Хабиба на каталке. Он что‑то трещит, обращаясь к медбратьям, вертит головой и широко улыбается. В палате парни обступают его и целуют в макушку.
[1] Он не может писать (англ.).
[2] Центральная библиотека (англ.).
[3] Практические семинары (англ.).
[4] Центральная автобусная станция (англ.).
