Мадам Арабия
Мы навестили его на следующий день. Хабиба поместили в «VIP» ‑палату – старую, унылую комнату с многочисленными потеками на потолке и стенах. Наша компания явилась, громыхая коробками с пиццей, шаурмой, шурша пачками с сигаретами и бренча бутылками с пивом. Я растерянно смотрела, как парни затыкают простыней зазор под дверью, чтобы в коридор не просачивался запах гашиша. Но он все же просочился, поэтому сначала пришли медсестры, потом охрана.
– Курите?!
– Нет, ну что вы…
Из больницы мы вышли за полночь. Над переулком деревья с раскидистыми кронами переплелись так, что закрывали небо. Из зарослей порхнула стайка летучих мышей, тяжело и бесшумно пролетела сова. Я уже знала, что по‑арабски летучая мышь – «хофаш», а сова – «бума». Хуссейн притянул меня за плечи, прижал к себе на секунду, а затем аккуратно усадил в машину. Мы приехали в Калахару, припарковались под его окнами, устроились за столом на пластиковых стульях. Хуссейн провел ладонью по моей щеке:
– Я очень хочу тебя поцеловать. Можно?
– You don’t really want if you ask…[1]
И Хуссейн начал меня целовать. Это было мило и немного смешно – мы целовались нежно, и нам мешали носы. Руки у Хуссейна были ласковые и теплые.
– Я пойду, – попыталась встать я.
Хуссейн был проворнее: он поднял меня на руки и понес в спальню.
О чем я думала, сдаваясь так легко? Да ни о чем, собственно, не думала. За дверью была ночь, живая и полная чувственности, и я была такой же. Отошли в сторону сомнения, правила, угрозы и страхи. Не было обещаний, планов и надежд. Хуссейн оказался хорошим любовником, горячим и внимательным, мы любили друг друга просто и открыто. После он завел меня в душ и вымыл как девчонку – намылил гелем, помог смыть мыльную пену, протер мои ушки салфеткой. Сам он оказался чистоплотен и любил воду, как енот‑полоскун, – помылся, побрился, натерся кремом, надушился парфюмом. А потом мы сели на байк.
Мы были просто обязаны сесть на байк, потому что к четырем утра оказались зверски голодны! Хуссейн засунул меня в собственную куртку, заботливо нахлобучил на мои мокрые волосы капюшон, и мы вылетели на темную побитую дорогу. У винного он взял нам по банке пива, поцеловал меня мокрыми губами в замерзший нос:
– Зови меня habibi, я теперь твой, а ты моя!
– Вот еще! – фыркнула я и шмыгнула носом. И заулыбалась.
Съев в каком‑то баре на двоих огромный бирьяни, мы закутались дома в одеяло и заснули в обнимку. На кухне играла музыка, а я лежа на груди Хуссейна, смотрела на четко очерченную линию его губ и думала, что в жизни не видала ничего красивее.
На следующее утро я уходила огородами. Это был великий позор – собрав по разным углам одежду, мятая, недоодетая, я была очевидно падшей женщиной и кралась по лестнице, молясь, чтобы никто не увидел. Саня, услышав звонкое щелканье ключа, заворочалась в кровати, проснулась и потребовала подробного отчета.
В школе я страдальчески пялилась на доску и на учительницу. Конца мучениям не предвиделось: я две недели назад обещала Сане поход в Goa Trade Center, и был день исполнения обещания.
Goa Trade Center построили меньше года назад на трассе Панджим – Мапса, собрав в нем все, что нужно современному человеку: отделы известных брендов типа «Marks&Spenser», парфюмерию, фудкорты KFC и «Macdonalds». Тут были и индийские марки, AND и «Big Bazar», и гигантский продуктовый, куда в выходные съезжались жители Панджима, Пурима, Мапсы и небольших деревень, чтобы по дешевке закупиться рисом, фасолью, кофе, чаем и сахаром. Незнакомых товаров типа острого маринованного манго или муки из дала была уйма, и мы с Белкой могли часами изучать полки, заполненные посудой, крупами и шуршащими пачками со снеками. Главными достопримечательностями центра были аквариумы с рыбками, которые делали foot massage – ощипывали кожу с опущенных в воду ног клиента. И еще был кинотеатр. Саня хотела в кино, и мы взяли билеты на «Моану». Кинозал оказался неожиданно продвинутым для Индии – с раздвигающимися креслами, подставками под напитки в подоконниках и экраном во всю стену. Единственный минус – адский холод: индусы не знают меры в кондиционерах и везде, где могут, создают холодильник. Пришлось вытащить из рюкзака синий плед, купленный на Найт Маркете, и укрыться им. Плед, платок и бутылка с водой стали вещами, без которых я не выходила из дома.
Перед началом показа зазвучал гимн Индии, при первых же звуках зал готовно встал и начал петь. Мы оглядывались – с кресел поднялись все и выводили слова гимна серьезно и уважительно. Допев куплет до конца, посетители так же дружно расселись по местам.
«Моана» оказалась чудесной сказкой для девочек. Она шла на английском с субтитрами – нечастый случай, большинство фильмов в кино все‑таки на хинди. Я как могла переводила Белке, но картинка была так хороша – прелестная героиня, цветы, море, корабли, зелень! – что смысл не имел особого значения. Мы вышли из кино совершенно примиренными с собой и миром. Все было прекрасно – все, кроме одного момента: Хуссейн не звонил. Я надулась, а надувшись, и сама писать ему не стала, вернулась домой и мрачная легла спать. Сообщения в воцапе посыпались около часа ночи: «Где ты? Как день?» «Приходи пожелать мне good night[2]», – написала в ответ я. Хуссейн пришел и встал в коридоре под нашей дверью, на всеобщее обозрение.
– Неужели обязательно устроиться так, чтобы всем было видно? – негодовала я. Понимая, как быстро разнесутся слухи, я все еще пыталась скрыть что‑то от общественности. – Пойдем на крышу!
На крыше мы уединились, защелкнув за собой дверь на замок. Площадка поделена на две части: на большей половине стоят солнечные батареи и водонапорная башня, там просторно, и сверху видна половина деревни. Я больше любила маленькую, уютную, край которой заслоняло манговое дерево. Его ветви переваливались через перила, по бордюру выхаживали вороны и бегали белки. Под открытым небом, казалось, можно целоваться часами, но Хуссейн был нетерпелив, и потянул вниз, к себе в квартиру. Я предвкушала томный вечер со своим новым любовником, но тут началось паломничество! Мы едва успели скинуть одежду в угол, как раздался первый звонок в дверь, за ним еще один, еще. Хуссейн натянул штаны, вышел, вернулся, снял их… звонок. Так повторялось раз за разом – Хуссейн вскакивал, подходил к двери, что‑то кричал и возвращался. Оказалось, мой араб был душой и центром тусовки, и, заскучав этой ночью, вся школа парами, тройками и по одному приехала к нему. К утру, когда я, устав от шума, уснула лицом в кровать, в кухню ввалилась целая компания. Хуссейн поцеловал меня в ухо и прошептал:
– Я поднимусь с ними наверх к Ахмаду и вернусь.
[1] Ты не хочешь по‑настоящему, если спрашиваешь (англ.).
[2] Спокойной ночи (англ.).
