Мадам Арабия

Саня пыталась найти работу и преуспела. Она не скрывала любви к клубной жизни и получила то, что ей по душе: стала выходить в рестораны как party‑girl. Компания девушек‑россиянок и украинок, молоденьких и хорошеньких, была востребованной. Общаться с ними было и интересно, и престижно, а от девочек не требовалось ничего особенного: сиди себе, пей за счет клуба или мужчин‑ухажеров, заказывай самое дорогое из еды, танцуй – то есть то, что Белка и так делала для удовольствия, а в ресторанах за эту «помощь» еще и платили. В итоге заведения делали высокие чеки, мужчины наслаждались вечерами, а девушки оставались сыты и при деньгах – всем выгодно, бизнес цвел. Таких девушек в Гоа была целая компания, работодатели оповещали по WhatsApp, сколько народу требуется на сегодня, – и со всех окрестных деревень съезжались девчонки – условно говоря девчонки, так как возраст варьировался от восемнадцати до сорока. Иногда случались тематические вечеринки, иногда pool party, в целом тусовщицам было интересно и весело, и на жизнь никто не жаловался. Работа появлялась неожиданно, заканчивалась поздно, и Белка, устав каждый раз искать того, кто привезет ее домой, сняла байк. Она въехала во двор Хэппи Резиденс на новенькой синей «ямахе», вызвав приступ восторга у всех арабов двора. Хуссейн и Ахмад дали ей несколько уроков, и Саня начала потихоньку выезжать на гоанские дороги. Свою «Ямаху» она вылизывала, как кошка новорожденного котенка: протирала от пыли, поливала из шланга и ставила под козырек, чтобы не перегрелся.

Мне вождение не давалось: выехав с Азизом в темный пустой переулок потренироваться, я ухитрилась свалиться со скутера в кусты, расцарапать коленку и еле подняла 120‑килограммовый байк с земли. Попробовав пару раз, я сдалась – это явно была не моя стезя. Всюду, куда нужно, меня возил Хуссейн. С работой дело тоже шло вяло – я вышла на один день хостес в новый ресторан на Баге, перезнакомилась с официантами и поварами, посовала нос в кастрюли на кухне, разобралась, как платить картами, если нет интерната (в Гоа обрывы электричества – обычное дело), и мне преподнесли неприятный сюрприз: русский хозяин Станислав решил сэкономить и упразднил должность. Мы с Саней отметили это в знаменитом клубе Кубана в тот же вечер, напившись и протанцевав до утра, а на следующий день я стала искать другую подработку. Мне попалась вакансия бармена. На Баге готовился к открытию новый бар, я всегда любила работать с напитками и общаться с гостями и подумала: может, это мой шанс?

Субботним утром я проехала восемь километров на басе, прошла часть пути по берегу, запуталась в рыболовных сетях, испугалась бездомных собак и наконец‑то вышла к зданию новехонького отеля, где под зонтиками отдыхала компания – две девушки (одна из них с пирсингом и в дредах), женщина постарше, аккуратно накрашенная и стильная, и пара индусов в деловых костюмах. Напротив них стояли столы, за которыми сидело два десятка парней и девушек – соискателей на позицию. Почти у всех, в отличие от меня, был опыт. Собеседование шло на английском. Я отбивалась довольно бойко, пока один из инвесторов, посмотрев мне прямо в глаза, не спросил в лоб:

– Сколько вам лет?

– Тридцать.

– Простите… – пробормотал индус и опустил глаза, словно услышал нечто постыдное.

В Индии вырастают рано: малыши, едва встав на ноги, перебирают дома крупы, в пять‑шесть лет помогают родителям в поле или в магазине, в двадцать женятся. Тридцатилетняя женщина в Индии – мать нескольких детей и управительница дома, увидеть женщину того же возраста соискательницей на барменство – как столкнуться с кем‑то несчастным и ущербным.

Нас угостили завтраком, пообещали сообщить ответ, и, выбравшись из отеля, я позвонила Хуссейну. Он примчался, немного поплутав по Баге, и, увидев меня на парковке, бурно замахал руками. Забравшись на запыленное сиденье синей «сузуки», я сразу почувствовала себя лучше – не нужно больше ни продавать себя, ни убеждать никого, что я лучше, чем есть. Хуссейн завращал рулем, и мы поехали в Моджим.

– Как прошла встреча? – Хуссейн бросил мне банку ледяного пива. – Понравилось?

Мы катили под солнцем, щурясь от бликов и любуясь пейзажами. Хуссейн подкручивал ус и улыбался, слушая, как я пересказываю события утра.

– Итак, ты в Индии, у тебя есть учеба, дом, возможно, уже есть работа. И у тебя есть Хуссейн… Ты счастлива?

Я на секунду замолкла, задумавшись, а потом попросила его заглушить мотор. Мы съехали на обочину и стали медленно, долго целоваться влажными и прохладными от пива губами.

Я уже была в Морджиме с Белкой и Митуном; в темноте он не произвел на меня особого впечатления. В дневном свете Морджим оказался широким пляжем с белым песком, он был почти безлюдным, чем отличался от остальных, где в выходные не протолкнуться от загорелых тел. Мы кинули полотенца и, взявшись за руки, побежали в воду. На большинстве индийских пляжей волны сбивают с ног, но Морджим походил на синюю морскую колыбель. Вода слегка покачивала, давая нам возможность стоять в ней по пояс и обниматься. Краем глаза я заметила, как волна слизывает с берега полотенца, и мы бросились ловить пропажу, а потом вместе разлеглись сохнуть. Хуссейн перебирал пальцами мои мокрые волосы, я уткнулась носом ему в плечо, глядя на горизонт.

 

Телефон звонил. Бесконечные звонки Хуссейна друзьям и друзей Хуссейну начинали меня понемногу бесить. Мне хотелось побыть вдвоем. Наступали сумерки, солнце клонилось к закату, мы перебрались на лежаки под зонтики, и я видела в мечтах томный вечер наедине, но…

– Ахмад, это Морджим! Да, да, приезжайте!

Я представила толпу, которая разнесет наше уединение вдребезги, и отчаянно замотала головой: «Никого не зови! Не надо!!» Мой мужчина то ли не понимал, то ли не хотел понимать, для него присутствие приятелей было естественным, как воздух. Он пригласил всех, но недаром говорят, что Индия слышит просьбы: странным образом молодые люди заблудились в пути и не добрались до пляжа. Мы ехали домой вдвоем, распевая во все горло стоя в трафике. На подступах к Калахаре свернули в Мапсу на ночной рынок: Хуссейн купил себе и друзьям шаурмы, а мне – килограммовый мешок бирьяни с паниром, и этот «вегетарианский плов» я ела руками, сидя в машине. Дома мы направились прямиком в постель, и в эту ночь в дверь никто не звонил и не стучал.

Наутро я проснулась в эйфории: мне снились заснеженные Альпы и серебристо‑серый северный олень, фоном звучала приятная мелодия. Таких счастливых снов я не видела даже в детстве. Открыв глаза, я поняла, что музыка течет из кухни: Хуссейн сидел за компьютером, слушая какую‑то из симфоний Бетховена. Все мое тело было теплым, расслабленным, мягким, как бывает после глубокого радостного сна. Я благодарно поцеловала Хуссейна в лысину и поехала с Хабибом в школу.

Мы зашли прихватить кофе возле Englaterra. Двухэтажное кафе жило, по сути, за счет стабильного потока преподавателей и студентов: они забегали позавтракать, перехватить что‑нибудь на перемене и основательно поесть после уроков. В прохладных залах было полупусто, большинство гостей предпочитали сидеть за столиками на улице, напротив парковки, на которой всегда что‑нибудь чинили. Менеджеры знали учеников в лицо, как и мы их: молодой мужчина всегда приветливо мне улыбался и помнил, что я беру капучино без сахара, другая служащая – женщина лет сорока с вечно недовольным лицом – обслуживала так медленно, что под конец я начинала нервничать и пару раз почти опоздала на занятия. В то утро мне навстречу, вскочив с железных стульчиков, бросились Падма и Парвати: Рати ушла в класс, оставив их в кафе под присмотром персонала.

– Энни! Hi, Энни!

Я погладила их по темным головкам. Хуссейн прав: у меня есть все, даже дети, разве еще что‑то нужно?