Мертвый невод Егора Лисицы
– А вот уж это место. Видите, справа канал? По‑местному – ерик. – Он кивнул на узкую протоку. – Называется Кутерьма. При нагоне воды этот ерик и отрезает нас от земли.
Мы поднялись на травянистый пригорок, который растворялся в песке. Какой‑то человек стоял вдалеке, сгорбившись, без фуражки и, завидев нас, быстро ушел.
Море катило к берегу багровые плотные волны. Признаться, услышав рассказ Турща, я подумал, что «красная вода» объяснится просто – либо сработала оптическая иллюзия, подогретая суеверными страхами, либо вылиняла красная ткань, в которую завернули тело. Но волны, насколько хватало глаз, были именно цвета крови… не венозной, а скорее артериальной, ярко‑алого оттенка. У самого берега волны закручивались бурым.
Фельдшер, запыхавшийся на подъеме, покрутил пальцами и, показав на воду, сказал, обращаясь к Турщу:
– Извольте видеть – опять! – Он повысил голос и продекламировал как со сцены: – «Вот ангел вострубил, и третья часть моря сделалась кровью», – и добавил уже совершенно спокойным голосом и с явным сожалением: – Бычка уморит.
У берега колыхалось пятно гниющей рыбы.
Турщ махнул, чтобы я поднялся выше на пригорок.
– А это что? – Я показал на серое строение на горизонте.
– Старый маяк на насыпном острове. Давно заброшен. Во‑о‑он, видите, «голощечина». – Я рассмотрел обнаженное песчаное место среди травы. – Это Гадючий кут. Нам туда нужно.
Вода зашла далеко на берег, плескалась у низкорослой ивы, вцепившейся корнями в песок, устроила овражки глубиной по колено. Если следы на траве были, то сплыли давно.
Я махнул фельдшеру. Он подошел ближе.
– Аркадий Петрович, ведь это вы осматривали тело?
Рогинский, задумавшись, приминал мокрую траву галошей и ответил не сразу.
– Ах да, я, кто же еще… Видимых следов насилия нет, – дословно повторил он объяснения Турща. – Впрочем, не было возможности провести полноценный осмотр. Как раз накануне снова… разные случайности, инциденты. К тому же стало известно, что краевое начальство обяжет товарища Турща привлечь к делу auctoritas[1] – врача из города.
Стена взъерошенного ветром рогоза – рыжая, вода поблескивает в просветах… Услышав шорох, я подождал: из зарослей вышла птица с тонким кривым клювом. У берега стебли рогоза были сильно примяты, я шагнул рассмотреть ближе.
– Нужны сапоги, если хотите зайти глубже, – остановил меня Турщ, подойдя и не вынимая рук из карманов.
Рогинский, приблизившись, с готовностью предложил:
– Пройду вперед? Гляну, может, сумеете пробраться.
Прыгая по кочкам, он угодил в ил, провалился, но выкрутился, как шуруп, в обратную сторону, цепляясь за камыши.
Турщ говорил, перекрикивая ветер:
– Тут редко кто ходит.
– Из‑за цвета воды? Боятся?
– А что вода? – фельдшер наконец вылез, стуча ногами, стряхивая ил. – Это багрянка – красные водоросли, Rhodóphyta. Цветут, извольте видеть.
Рогинский прибавил, уже обращаясь только ко мне:
– Там неглубоко, а чуть дальше отмель. Пробраться можно, – и продолжил: – Явление довольно редкое. В прошлый раз пришлось на год кометы. И вот – снова! Накануне эти водоросли погнал к берегу «багмут» – северо‑западный ветер. Аккурат в ночь перед тем, как здесь нашли тело девушки.
– Вот бы и разъяснили явление в клубе, товарищ Рогинский. – Турщ досадливо сморщился. – Предрассудков было бы меньше.
Фельдшер покрутил головой.
– Разубедить здешний народ невозможно, сами знаете. Да и веса среди местного населения у меня нет, вы не раз говорили.
Турщ отвернулся.
Обсыпанный как мукой шелухой рогоза и мелким мусором, я добрался до узкой полосы белого песка – отмели. Осматриваясь, наткнулся на почти целиком занесенный песком обломок лодочной обшивки. В ржавом металлическом кольце обрывок истрепанной веревки. Осмотрел, стараясь не слишком ворочать. Из‑под доски выскользнула потревоженная гадюка, прочертила извилистую линию на песке.
На берегу я достал блокнот, набросал план места. Турщ наблюдал за мной, сунув руки в карманы. Фельдшер бродил неподалеку, шевеля тростью пучки острой травы. Я окликнул Турща:
– Где сейчас тот местный, который нашел ее? Австрияк. Я бы хотел поговорить с ним.
– Потолкуете, само собой. За день до этого, – он кивнул на камыши, – видели, что она говорила с ним. Точнее, спорила.
– Все же вы погорячились его отпускать, – не утерпел я.
Турщу упрек не понравился.
– Не хотел. Считаю, что он причастен. Да священник баламутил, уперся. – Турщ закурил. – Впрочем, не беспокойтесь, в такой разлив ему отсюда податься все равно некуда.
– Может, она еще с кем‑то ссорилась незадолго до смерти? – спросил я Турща.
– С семьей была в ссоре, – ввернул подошедший Рогинский.
– Я не имел касательства к ее личным делам, – добавил Турщ в своем телеграфном стиле. – Возникла необходимость в агитации, товарищу Рудиной выдали деньги. Она поехала в город. Все как обычно. Если вы тут закончили, двинемся дальше?
* * *
На обратном пути, уже в Ряженом, пока я мысленно клял себя, что позволил вместе с вещами унести и мой докторский саквояж, из‑за чего приходилось сделать крюк и зайти за ним на «квартиру», Турщ, выражаясь по матери, остановился и ободрал со стены лавки какие‑то листки. Фельдшер Рогинский отстал, шагал, о чем‑то задумавшись. Турщ ткнул бумагой в мою сторону. Я прочел:
«Товарищи‑граждане, по всему району известно, что наш округ задался целью показать пример о проведении социализма. Что такое социализм? Это есть обман крестьян. Товарищи, мы обмануты!»
– Видите, что делается? Форменный саботаж, срываю через день. Село и станицы рядом в прошлом были контрреволюционными, и не служивших у белых, кроме молодежи, считайте, никого нет.
– А погибшая? – спросил я.
[1] Авторитет (искаженная латынь).
