Музей открытых окон

В советские времена это был единственный детский лагерь, где устраивали представления с дельфинами. Для содержания дельфинов в море были сделаны бетонные вольеры. Один из них был круглый. Он находился в центре бухты. Напротив, на берегу, были установлены многоярусные кресла для детей, похожие на зрительные места футбольного стадиона. Чуть левее был квадратный бассейн – тоже вольер для дельфинов. По его периметру можно было ходить, а в воде он был огорожен сеткой. С левого края стояла стена около пяти метров в высоту. Это был коридор, из которого дельфины уплывали в открытое море или заплывали назад домой.

Ходили слухи, что на самом деле на базе этого лагеря был научно‑исследовательский институт, где тренировали боевых дельфинов. Известно, что цивилизация дельфинов намного более умная и развитая, чем мы. И довольно забавно писать, что мы их как‑то дрессировали. Скорее дельфины снисходительно соглашались, чтобы люди изучали их. Это была их добровольная жертва – передача своей запредельной нам мудрости. Примерно так же, как человек по доброте своей душевной позволяет муравью ползать по своему пальцу.

Сейчас дельфинов уже нет. А от всех построек, которые для них предназначались, целым остался только квадратный бассейн. Бетонный круг посередине бухты развалился. А большой пятиметровый коридор сложился по периметру, как карточный домик. Сейчас он используется редкими отдыхающими только как трамплин – для прыжков в море.

Говорят, что во времена перестройки случился большой шторм. И служащие дельфинария не успели открыть морские ворота, чтобы дельфины уплыли в море. Все дельфины побились насмерть о сетки, ограждающие их вольеры. Правда это или нет, сложно судить. Но мне странно думать, что это был какой‑то особенный шторм. Наверняка были шторма и до этого… и почему‑то в другие разы все успевали открыть.

Сейчас дельфины иногда приплывают в бухту Ласпи, чтобы выброситься на берег и умереть. За год до моего первого приезда как раз был такой случай. Говорят, что, если дельфин выбросился на берег, его бесполезно спасать. Это осознанное решение. Так и тогда – спасти его не удалось.

 

Созерцания в Ласпи

 

На полянке, где происходило созерцание, ВМ всегда выбирал для себя одно и то же место. Это мог быть удобный камень или пенек. Он садился на него, подбирая под себя свои пухлые ножки. В такой позе он выглядел немного комично – его ноги напоминали скрещенные куриные окорочка.

Мы рассаживались вокруг на комфортном расстоянии – так, чтобы было слышно, о чем он говорит. Я таскала с собой пластиковый коврик – пенку, половину которой опирала на камень или на ствол дерева, а другую часть коврика расстилала на земле. Так я могла сесть удобно.

Первые двадцать минут были минутами погружения, «перевода» ума из бытового состояния в состояние возвышенное. Это было временем преодоления «точки сна», как я ее называю. Ум думает, что, если он не крутится в своей сансаре, как белка в колесе, значит, он спит. Для бытового, нетренированного ума есть только два этих режима – физический сон и гипнотическое следование за мыслями, по примеру зайца, бегущего за морковкой. Необходимо усилием воли приучить ум к третьему состоянию – штиля мысли при ясной осознанности происходящего.

Обязательным условием была телесная неподвижность. Нужно было поймать это состояние. Владимир Михайлович говорил нам так:

− Нужно дышать, как дышат в классической йоге… Осторожно и чутко… Чтобы огонек свечи, поднесенный к носу, не колебался…Попробуйте закрыть глаза и внутренним взором прощупать, где «внутри вас», а где – «снаружи». Может стать совершенно ясно, что, с одной стороны, все снаружи, а с другой – все внутри. Что «Я» – вне телесных координат.

Первый год занятий мне было очень сложно замирать надолго, несмотря на то что я регулярно занималась йогой. Обязательно что‑то начинало болеть, чесаться или затекать. Боль в области тела постепенно нарастала, становясь невыносимой. Она настолько поглощала все мое внимание, что я не могла сосредоточиться на том, что говорил ВМ. Мне ничего не оставалось, как направлять свой внутренний взгляд в это место и созерцать его. Сложно описать, что происходило, когда я так наблюдала. Могли обнажаться непрожитые эмоции, старая боль, всплывать картины давно забытых воспоминаний, и, самое главное, я вдруг совершенно четко могла увидеть те образы себя, которые, прячась в подсознании, как серые кардиналы, правили мной в настоящем. Мы называли это «проходить физические блоки».

Примерно через полчаса от начала занятия ВМ начинал говорить. Несмотря на то что ум блуждал и совершенно не хотел дисциплинироваться – с первых минут погружения я чувствовала блаженство. А иногда и невыразимое счастье. Была огромная разница между моим состоянием в Ласпи и в обычной жизни. И если у меня не получалось порой осознать что‑то умом, то я точно знала, что какие‑то тонкие процессы все равно происходят. Как сугроб рано или поздно растает на солнце, так и мои зажимы психологической архитектуры таяли. И происходил следующий эффект – мне вдруг становилось совершенно все равно. Та душевная боль, та проблема, с которой я приезжала, становилась абсолютно пустой. Я смотрела на нее просто как на факт – в котором нет никакой сути. Так же мы смотрели и друг на друга, и на себя. Мир, все наше восприятие вдруг становилось абсолютно чистым. Словно наше восприятие промыли. И мы начинали очень много смеяться.

Я пишу эти строки, и мне вспоминается следующий диалог со Шри Раманой Махарши:

«Следующие вопросы были заданы одной американской леди с аристократической внешностью. Ответы Бхагавана представляют собой краткое изложение его практического учения.

Вопрос: Что представляет собой та истина, которую мне нужно достичь? Пожалуйста, объясните, что это такое, и покажите ее мне.

Бхагаван: То, что нам нужно достичь и что каждый хочет, – это счастье, которое никогда не кончается. И хотя мы разными способами ищем, как это обрести, оно не является чем‑то таким, что можно найти или обрести, как некий новый опыт. Наша подлинная природа представляет собой ощущение "Я", которое постоянно переживается всяким. Оно внутри нас и больше – нигде. И хотя мы постоянно переживаем его, наш ум блуждает, постоянно его разыскивая, в невежестве полагая, что это нечто от нас отдельное. Это подобно тому, как если бы человек с помощью своего языка говорил, что у него нет языка».

Но насколько, с одной стороны, тут не о чем говорить – насколько это просто и понятно для ума, настолько это было практически сложно. Препятствием была вера в материальность этого мира, в его конечную твердость. В реальность времени и пространства. Мы разбирали все эти базовые понятия, которые в нашем бытовом восприятии сидят как аксиомы.

 

Конец ознакомительного фрагмента