На изломе. Роман, повесть, рассказ
– Выходи строиться на зарядку! Четвёртый взвод, строиться! Форма одежды номер четыре! – продолжали раздаваться команды дежурного по роте.
– Форма номер раз! Часы, трусы, противогаз! – раздался чей‑то звонкий голосок.
– Кто там к тумбочке захотел вне очереди! – громко отреагировал на шутку «замок».
Ответа не последовало, все дружно пошли к выходу, на ходу одевая гимнастёрки и подпоясываясь ремнями.
«Замок» – Ваня Тулин до училища прослужил два года срочной службы и считал себя бывалым солдатом. Он свысока посматривал на ребят, поступивших в училище сразу после школы. Даже к курсантам, зачисленным после двухлетнего обучения в Суворовском, он относился с определённой долей скептицизма. «В военизированном детском садике повидла поели, а настоящей службы‑то не видели», – высказывался он. Бывшие «кадеты» в ответ посматривали на него недоброжелательно, и кто‑нибудь изредка бросал сквозь зубы: «Можно подумать, ты много чего повидал». Иногда добавляли и более нелестные эпитеты наподобие клички «медведь», так суворовцы называли ребят с «гражданки», но соблюдая субординацию, открыто в глаза своё мнение они не высказывали.
«Замок» Валерку не жаловал – он то и дело объявлял ему наряды вне очереди, из‑за чего тот пропускал занятия и пройденный материал учил самостоятельно в свободное время, которого и без того было немного. Ему приходилось вставать после «отбоя» и корпеть за учебниками, а по утрам снова подниматься позже всех и, получив очередное взыскание, опять пропускать занятия.
Лера в долгу не остался. Он купил в курсантской чайной банку сгущенного молока. Глухая тёмная ночь окутала внутренности казармы. За исключением наряда, все мирно посапывали в своих кроватях. Над дверью расположения дрожал фиолетовой кляксой свет от маленькой лампочки. Дремал у тумбочки дневальный. Дежурный по роте в углу спортзала, за стеной расположения, лёжа на матах, листал учебник по химии. Валера подкрался к кровати «замка» и с необъяснимым, для тех кто не испытал его страданий от службы в наряде наслаждением, вылил густую клейкую массу сержанту в сапоги. Он поскоблил дно банки, ничуть не пожалев любимого лакомства, стряхнул последние капли, облизал ложку и исчез в черной прикроватной тьме.
Сержантов будили до подъёма на несколько минут раньше. Дежурный, взглянув на часы, поспешил в расположение. Он подошёл к первой кровати нижнего яруса и потряс за плечо замкомвзвода. Тулин привычно открыл глаза, бодро вскочил и, намотав портянки, сунул ноги в сапоги. Он сделал всего пару шагов, как гримаса отвращения исказила его продолговатое, с выдававшимся вперёд большим носом лицо. В сапогах что‑то неприятно чавкнуло. В то утро взвод поднимался без привычных выкриков: «Четвёртый взвод, подъём! Шевелись! Калиниченко – наряд вне очереди!»
Пока Тулин бегал искать сапоги на подмену, Валерка успел вместо белого свежего подворотничка пришить к воротнику его гимнастёрки вонючую и заношенную портянку. Он умудрился проносить её не одну неделю. Перед утренними осмотрами, когда проверяли нижнее белье, Лера менял её на чистую. Своё чёрное дело он совершил крепкими, прочными капроновыми нитками со множеством хитроумных узелков.
На зарядку взвод повёл командир первого отделения Шурик Алёхин – отличник учёбы, мягкий и доброжелательный паренёк. Первое время, когда они только‑только начинали постигать азы строевой подготовки, он, под смех всего взвода, во время движения очень уж старательно размахивал руками. «Замок» в это время с ножницами в руках разгадывал хитросплетения на своём подворотничке.
После этого случая для Валерки наступил период затишья. Он даже мог позволить себе после команды «подъём» подремать на секунду‑другую больше других. И в наряд, несмотря на такие вольности, пошёл уже по очереди.
Через неделю старшина роты собрал на короткое совещание замкомзводов. Оно проходило после вечерней поверки и, как водится, затянулось. В общем, времени потраченного на указания, хватило для того, чтобы все снаряды из спортивного зала: штанга, гантели различного веса и размера, гири от шестнадцати до тридцати двух килограммов, съёмные диски для штанги и прочие предметы для накачки мускулов перекочевали на кровать Тулина и улеглись под простынею. Металлическая сетка под такой тяжестью могла бы оборваться, но для того, чтобы она сохранила первоначальный вид, её поддерживал массивный табурет.
Свет в расположении погас. Многие уже сладко посапывали, когда тишину внезапно огласил дикий вопль:
– А‑а‑а‑а‑а!
Раздевшись до трусов, Тулин нырнул под одеяло, ощутив всем телом металлический холодок. Ледяная свежесть многокилограммового груза основательно взбодрила сержанта. На крик прибежал дежурный по роте и включил освещение. Ваня Тулин в трусах стоял возле кровати, губы у него тряслись, а вокруг было тихо, словно ничего и не произошло. Лишь эпизодически с соседних кроватей раздавались приглушённые ладонями всплески смеха.
Установить, кто так старательно потрудился и перетаскал весь спортинвентарь в кровать сержанту, было невозможно. Никто, естественно, ничего не видел и не слышал. В поте лица, с неторопливой помощью внутреннего наряда, Ваня довольно долго возвращал снаряды в спортивный зал. Скрупулёзное расследование, проведённое старшиной, результатов не дало. Все, кого бы он ни опрашивал, только удивлённо пожимали плечами. После этого случая замечания в адрес Калиниченко стали звучать ещё реже. «Замок» не на шутку стал побаиваться «народного мстителя», что сказалось и на отношении к остальным курсантам. Все вопросы начали разрешаться на основе полной справедливости и очередности. При возникновении затруднительных ситуаций бросали жребий.
После завтрака взвод, печатая шаг в колонну по три, зеленея гимнастёрками на иссиня‑чёрной асфальтированной площади строевого плаца, прошёл мимо трибуны. Обычно на ней стоял заместитель начальника училища или командир роты. На этот раз она пустовала. Не слышалось привычного: «Равнение!», «Твёрже шаг!», «Выше голову!». Они прошли плечом к плечу, чувствуя рядом локоть товарища, объединённые одной мечтой, одной целью, одной любовью к выбранной профессии. У каждого курсанта на боку висела полевая сумка с конспектами. На выходе с плаца зазвучала песня, эхом отдававшаяся в самых отдалённых уголках.
Уедем в дальние края –
На карте не найти.
Судьба военная моя…
Солдатские пути…[1]
Всё же на вечерней прогулке петь Жене нравилось куда больше. Тогда наступала относительная для города тишина. Слегка шуршали кронами по периметру плаца высокие тополя, и привет свежести доносил от реки ветерок. Тут уже вся рота, чеканя шаг, дарила окрестностям звуки: «Идёт, идёт Дальневосточное училище моё!» Голос запевалы – юный и чистый, звонкими переливами выводил слова о любви к родине, девушке, маме… Окутавшая землю темнота, усыпанное звёздами бескрайнее пространство над их головами, силуэты деревьев провожали строй, и лишь эхо откликалось из тёмных углов.
[1] Музыка: А. Долуханян, слова: А. Бенке
