Найди свой бриллиант
– Подожди благодарить. Да, вот ещё что. Дай‑ка мне номер твоего телефона. Может быть, я и раньше справлюсь, – после нечаянного Настина жеста Ирина Сергеевна как‑то вдруг перешла с ней на «ты». А не могло ли у неё быть такой же юной непосредственной дочки?
Приговаривая «спасибо, спасибо, спасибо», Настя написала на листочке номер.
– А можно я вам тоже позвоню? В крайнем случае? Ну, вдруг такой случай случится?.. Фу, что это я говорю! Знаете, как‑то все слова растеряла…
– Да можно, можно, не теряй слова, на, держи, – Ирина Сергеевна протянула свою визитную карточку.
Обменявшись телефонами, они расстались, и Настя отправилась домой ещё слегка взбудораженная, но уже не столь безумно‑порывистая. По дороге домой она грезила о том, как когда‑нибудь или даже очень скоро найдёт волшебную драгоценность, чтобы… чтобы просто подержать её в руках. О большем она и не мечтала.
* * *
– Катенька, посмотри‑ка, что я сегодня получил за работу! Представляешь, Зарубиной не хватило денег на все переустройства! Ну, посмотри, посмотри! – говорил Михаил Александрович, входя в гостиную и на ходу доставая из внутреннего кармана щегольского пиджака небольшую коробочку. Михаил Александрович, может быть, и не отдавая себе в том отчёта, был эстетом. Он не относил себя к декадентам, но читал Джона Китса и Перси Шелли, любил всё изящное и тщательно заботился о своём внешнем виде. Имея весьма привлекательную стройную фигуру, пышные волнистые волосы, выразительные тёмно‑серые глаза, молодой архитектор одевался всегда по моде, носил пенсне и курил трубку. Собственно, тяга к прекрасному и послужила причиной того, что он согласился принять в счёт платы за работу (только отчасти, конечно) красивую дорогую вещицу – рубиновую брошь в оправе белого золота с бриллиантами.
Катенька, Екатерина Ильинична, открыла коробочку и ахнула. По части эстетических запросов ей было далеко до мужа, но она не менее его умела ценить красоту.
– Миша! Неужели Зарубиной так необходима эта дача, что она решила расстаться с таким чудом?!
– Вот, представь себе! Решила.
Карновский и сам не мог понять, что послужило истинной причиной такого подарка, так как брошь стоила много дороже, чем оставшаяся неоплаченной часть его работы. Было у него подозрение, что это изделие чем‑то неприятно фрейлине Зарубиной, заказавшей ему проект нового дома на взморье, в местечке Терийоки. Дело в том, что Михаил Александрович хорошо умел чувствовать настроения и переживания других людей, вплоть до едва уловимых нюансов. По торопливому жесту, несколько более нервному, чем это требовалось при нарочито спокойных интонациях дамы, умевшей держать себя в руках при посторонних, он и сделал вывод, что заказчица скорее ищет повод избавиться от броши, нежели рассчитаться с ним. Но у него брошь никаких неприятных ощущений или мыслей не вызвала, и он согласился принять её в счёт долга.
Ни Михаил Александрович, ни Екатерина Ильинична, конечно, не вспомнили странного господина Тайновского с его странным рассказом. Мог бы вспомнить впечатлительный Сашенька, но разговор происходил поздно вечером, когда детям уже положено спать.
– Мишенька, вещь, несомненно, прекрасная, но чтобы её надеть, нужен поистине особенный случай. Знаешь… я, пожалуй, надену её на годовщину нашей свадьбы. Ты же помнишь… Да что я… Конечно, помнишь: десять лет, первого августа… Мишенька, а правда, чудесное лето было в девятьсот четвёртом году?! Июль был почти такой же жаркий, как сейчас. Послушай, давай пойдём в ресторан, позовём друзей, я надену твой подарок! Впрочем, до первого ещё две недели. Давай лучше отнесём пока его в банк. Завтра же. Уж больно вещица дорогая…
* * *
Фрейлина Анна Зарубина действительно хотела избавиться от броши. Она вполне осознавала её ценность, но нервы были ей дороже. Брошь бередила душу, заставляла вспоминать вещи, унижавшие её женское достоинство. Как она могла связать своё доброе имя с таким человеком!
Анна полюбила. Впервые в жизни полюбила страстно и безоглядно. Он был молод, романтически бледен и богат. Не то чтобы он годился Анне в сыновья, но был младше неё лет на восемь, а то и все десять. Познакомились они в 1910 году на Коломяжском ипподроме, но отнюдь не на скачках или рысистых бегах. Прогрессивно настроенная Зарубина любила всевозможные изобретения и новшества, с удовольствием посещала политехнические выставки, живо интересовалась автомобилями и умела их водить. Её взрослые пристрастия закономерно вытекали из детского увлечения механическими игрушками: заводными паровозиками, барабанящими зайцами и прочими им подобными. Она просто не могла пройти мимо авиационного представления, устроенного Императорским Всероссийским аэроклубом. В окружении друзей и поклонников она прохаживалась вдоль трибун. Её взгляд, как это бывает, когда находишься среди большого скопления народа, выхватывал то одно, то другое лицо и скользил дальше, ни на ком особо не задерживаясь. Вдруг откуда‑то сбоку раздался хорошо поставленный голос:
– Великолепен шельмец!
Зарубина подумала: «Как можно самолёт назвать шельмецом?» – обернулась и увидела молодого человека совершенно байронической наружности. Он тоже смотрел на Анну невообразимо синими глазами, потом повернулся и скрылся в толпе. Анна поняла, что пропала. Она будет не она, если не найдёт этого незнакомца.
Незнакомец объявился сам в сопровождении дальнего родственника Зарубиной, большого любителя бегов и азартных игр, что должно было бы сразу насторожить фрейлину, но не насторожило. Их представили друг другу. Беглый взгляд, чуть приподнятая, не то восхищённо, не то вопросительно, бровь, стук сердца, всколыхнувший грудь, и… Никакого бурного романа не последовало. Довольно долгое время они виделись только в публичных местах, иногда случайно, иногда сговорившись заранее. Всё шло до отвращения благопристойно, как обед пожилых супругов, сидящих по разные стороны длинного стола, и набившие оскомину разговоры об урожае и запасах варенья в трижды перезаложенном имении на задворках империи. Однажды Он пригласил Анну в театр «Комедии и драмы», что располагался на Моховой улице, на гастрольный спектакль театра Ермоловой «Герой нашего времени». Зарубина, предпочитавшая музыку и автомобили (такое у неё было нетривиальное совмещение интересов), игру актёров должным образом не оценила, единственное, что привело её в восторг, – это появление на крохотной сцене княжны Мери верхом на живой лошади, а чуть позже – настоящего ослика. В свою очередь, по предложению Анны они побывали в Париже на премьере «Шехерезады» в постановке Михаила Фокина. Из всего спектакля наибольшее восхищение у обоих вызвало его оформление, созданное Львом Бакстом. Они ещё долго потом обсуждали детали этого путешествия. Но подобные выходы в свет были редкостью, в основном они встречались на разного рода литературных чтениях или музыкальных вечерах, за которыми следовали поездки в ресторан или на взморье, прогулки белыми ночами по берегу Финского залива.
