Найди свой бриллиант

Совершенно не думая о том, что завтра нужно быть на работе, Настя решила устроить маленький пир с вином и яствами. Почему бы и нет? Она была искренно рада встретить старую знакомую и столь же искренно хотела узнать, как и чем та живёт. А спиртное с хорошей закуской, как известно, очень способствует ведению откровенных разговоров. Испуг от непонятной сцены во дворике прошёл, оставив только где‑то на грани сознания слабое скребущее чувство дискомфорта, но и оно улетучилось, как только Настя вошла в магазин. Всё вытеснил один большой вопрос: какое вино пить, и какими яствами закусывать? В Настином доме уже очень давно не бывало гостей, себе она не покупала ничего лишнего, кроме обожаемого шоколада, и теперь не знала, что предпочесть. В представшем перед ней алкогольно‑продуктовом изобилии бедное создание ощутило себя буридановым ослом. «Осёл» повертел головой в поисках какого‑нибудь консультанта, но не увидел никого, кроме молодого симпатичного покупателя, который тоже не очень уверенно топтался у полки со спиртными напитками.

«Вот лицо, вызывающее доверие», – подумала Настя и направилась в его сторону в надежде на помощь. К сожалению, тот оказался «просто типом каким‑то», несмотря на приятную внешность. В ответ на невинную фразу: «Простите, какое вино вы посоветовали бы купить двум девушкам?» – он сначала молча уставился куда‑то в область Настиных ключиц, потом нервно вздрогнул, буркнул: «Берите что хотите», развернулся и быстрым шагом покинул магазин, так ничего алкогольного и не купив. Пожав плечами, Настя выбрала бутылку на свой страх и риск, присовокупила к ней сыр, яблоки, маленький тортик – а вдруг растолстеет, добавила большую шоколадку – и вовсе не растолстеет, расплатилась и отправилась домой ждать звонка от Верочки, чтобы выяснить, встречать её после работы или та сама приедет, поскольку адрес и так знает.

От дома до Союза архитекторов Настя дошла пешком: от переулка имени казахского акына, где она жила и который её прабабушка когда‑то упорно именовала Лештуковым, до цели было не более получаса пути. Прогулка налегке не была в тягость, да и выбирала Настя теневые стороны. А вот после посещения магазина её потянуло в троллейбус. Не столько тяжёлыми были покупки, сколько угнетала усилившаяся жара, и ей хотелось поскорее оказаться в прохладной квартире. Выйдя из троллейбуса на Загородном проспекте, она мельком взглянула на другую сторону. Народу в этот момент на улице было немного, и она увидела молодого человека, быстро удалявшегося в противоположном направлении. В его фигуре, посадке головы ей почудилось что‑то знакомое. Настя тряхнула волосами, прогоняя наваждение, и пошла к своему подъезду.

На лестнице, по сравнению с раскалённой улицей, было почти холодно. В новой обстановке Настин мозг заработал интенсивнее, и она вспомнила:

«Да это же тот тип из магазина! Живёт он тут рядом, что ли?.. А он ничего, если бы не вёл себя так странно. Очень даже симпатичный», – с этими мыслями она вошла в свою квартиру.

 

* * *

 

Июльское утро не располагало к умственной деятельности. Плюс двадцать четыре для петербургского, пусть и летнего, утра – такой же нонсенс, как пурга на Кипре. Александр сидел в кухне в одних трусах над чашкой чёрного кофе и страдал. Дилемма была проста: выпить содержимое чашки или вылить. Если выпить, то головная боль в такую погоду ему обеспечена. Если вылить приготовленный по инерции напиток, будет клонить в сон уже к середине дня. Оба варианта были одинаково неприемлемы с учётом его трудовой специфики. Александр занимался разработкой компьютерных игр.

Промаявшись минут двадцать, он наконец принял решение выпить половину, рискуя получить и головную боль, и сонливость. Были бы дома родители – ситуация могла либо вовсе не возникнуть – мама варит овсянку и наливает всем чай, либо пойти по другому сценарию. Папа сказал бы «пей», а мама – «выливай» в сопровождении такой стопроцентной аргументации, что несчастный кофе сам ринулся бы в раковину. Но родители в данный момент наслаждались природой и погодой на даче за сто километров от города. Находись рядом с ним жена Милка, к счастью, уже бывшая, она просто покрутила бы пальцем у виска и сунула ему в руки стакан с апельсиновым соком.

– В лучших домах Филадельфии (плохо образованная дура Милка сказала бы «Лондона и Парижа») по утрам пьют исключительно апельсиновый со‑ок, – и ещё это «со‑ок» протянула бы этак манерно, и мизинчик бы оттопырила. Сашу передёрнуло от воспоминания – прямо Эллочка‑людоедка.

Милочка вполне оправдывала своё ласковое имя в период ухаживания и ранней стадии брака, но, пообвыкшись в новом статусе, очень быстро превратилась в примитивную, алчную Людмилу. Союз двух сердец не вынес разницы в воспитании и семейных традициях и распался, как надеялся теперь бывший муж, навсегда, спустя один год восемь месяцев и два дня после бракосочетания. На смену краткому (Александру нужно было работать) «медовому отпуску» почти сразу пришли скандалы и разного рода выяснения отношений, то с тихими, но продолжительными слезами, то с громкими взаимными обвинениями. Наконец оба не выдержали и как‑то одновременно приняли решение оформить развод. Делить им, к счастью, было ещё нечего, и Людмила съехала к своим родителям, забрав только свадебные подарки. Что там стало с «ошибкой молодости», Александра не интересовало. Кажется, она теперь мучила кого‑то другого, более состоятельного, а у него развилось стойкое отвращение к семейной жизни и женскому полу, «способному только потреблять, давая взамен лишь ничтожно малые крохи внимания». Нет, в его жизни женщины появлялись, но любить их не получалось. Связи распадались, а любовницы исчезали. Только две из них умудрились, обзаведясь семьями, стать его подругами, втянув в круг общения и своих супругов.

Ещё Александру было стыдно перед родителями, предупреждавшими, что ни к чему хорошему этот брак не приведёт, стойко перенёсшими его любовные послебрачные эскапады и в результате самоустранившимися. Отношения постепенно наладились, но осадок остался. А ведь, пожалуй, родителей он любил как никого другого.

Александр выкинул из головы неприятные воспоминания, его ждали «танчики» и «самолётики» – надо было работать. Напоследок ещё подумалось, что Милка никогда не понимала ни его увлечений, ни его работы, но хорошо понимала, как пользоваться плодами и того и другого.

«К чёрту Милку! И что вдруг вспомнилась?! Уже года три как не вспоминал», – с досадой подумал он. В последнее время с ним постоянно происходили мелкие досадные недоразумения, ввергавшие его в крупные переживания.

Разделавшись с дилеммой, властелин «танчиков» и «самолётиков» потопал по длинному коридору большой четырёхкомнатной квартиры в свою комнату одеться, вернее натянуть старые джинсы, и взять ноутбук, чтобы затем переместиться в самое прохладное место – в гостиную. Проделав все необходимые телодвижения, с ноутбуком под мышкой он снова оказался в коридоре и, когда подходил к нужной двери, вдруг почувствовал нечто странное. Обстановка была прежней: стены, пол, окно с лёгкой занавеской ещё прапрабабушкиных времён – отчего и мама, и отец так любили эту тряпку, Александр не понимал, – а вот он сам словно стал кем‑то другим, маленьким, испуганным, с колотящимся сердцем. Длилось это долю секунды. Занавеска колыхнулась, мелькнула за окном чья‑то тень – «Птица, наверное», – решил Александр, и всё встало на свои места.

– Не надо было пить этот кофе… Вот и глюки, здрас‑сте… И сердцебиение, ещё, чего доброго, и давление подскочит, – грустно сказал не мальчик, но поживший муж. – Впрочем, всё тлен и суета. «А сам рабо‑отать, рабо‑отать и рабо‑отать!» – пропел он фразу из старого анекдота, подходя к маленькому столику у окна.