Натурщица

Как любому ребенку, ей хотелось радоваться жизни, но в их деревне радостей и развлечений было маловато. Жил на их краю мужичок, его все звали Шутник, потому что он, слегка подшофе, любил на улице приставать к односельчанам с вопросом: «Эй, ты чего мои штаны‑то надел?! Да я шучу‑у!»

Ну или вот сосед, дядя Коля Котызин, – один раз, напившись гораздо сильнее, чем Шутник, он, сбегая со ступенек своего крыльца, не рассчитал силы. Пробежав до заборчика, он ткнулся в него головой, упал да так и заснул. Сима потом играла «в Котызина» – сбегала с крыльца, нарочито шатаясь, пробегала несколько шагов до заборчика, с криком «Бу‑ум!» стукалась в него растопыренными руками, падала и делала вид, что спит, свернувшись калачиком. Мать хватала ее в охапку: «Горе ты мое!» – и уносила в дом, а Сима очень веселилась.

Весь мир был для нее игрой, и одно время ей очень нравилась морская тематика. Вероятно, запомнился какой‑то из фильмов, которые Сима очень любила смотреть по их старому телевизору. Таращилась глазенками в «движущиеся картинки» с самого младенчества и хорошо под них засыпала. Книжек в их доме почти не было, а уж фильмы – это были потрясающие миры, в которые Сима ныряла с головой.

Как‑то раз после сильного дождя у них посреди двора образовалась большая лужа. Для пятилетней Симы она, понятное дело, была морем. Сима надела мамины резиновые сапоги (своих у нее еще не было) и, осторожно подволакивая ноги, стала входить в эту лужу все дальше и дальше, пока не оказалась на самой ее середине. И вода в луже тоже дошла выше, чем до середины маминых сапог. Сердце девочки зашлось от восторга. Она стояла в самом центре моря! И чувствовала себя настоящей Владычицей Морской.

– Я – царица морей, – тихонечко сказала Сима сама себе.

И ей очень это понравилось. Царица морей! Не только этого, а вообще всех! И она стала представлять себе, что начался шторм и поднялись большие‑пребольшие волны. Пожалела, что не догадалась сделать ни одного бумажного кораблика, и сама стала раскачиваться, как кораблик. И от нее в самом деле стали расходиться волны. В воображении Симы это были огромные изумрудные валы, обрушивающиеся на беззащитное суденышко. Но получилось так, что Сима не учла ни вязкости дна, ни того, что сапоги были очень не по размеру – и она сама стала беззащитным суденышком. После очередной раскачки ее маленькое тельце повело в сторону, а сапоги застряли в жидкой каше на дне лужи. И бедная девочка, конечно, плюхнулась, подняв на этот раз настоящую волну, а потом разразившись ревом. Так было обидно! Царица морей, а упала, как будто самая обыкновенная пятилетняя девочка, в самую грязищу…

Все дети, заигравшись, могут упасть, экое дело. Но родители на это реагируют по‑разному. Кто знает, что было бы, если бы это увидела мама, но та в это время кормила кур на заднем дворе, и падение царицы морей узрел отец. Так Сима узнала новое слово.

– Ах ты, шалава малолетняя! – сердито закричал Виктор Иванович, выбегая из дома.

Брезгливо схватив дочь за бока, он выдернул ее из лужи (один сапог так и остался торчать в ее центре памятником неудавшемуся царствованию) и держал на вытянутых руках.

– Катька, – воззвал он в сторону курятника. – Забирай шалаву эту! Всю рубаху мне изгадила!

Отец кричал и другие слова, которые Сима уже успела узнать от него, как знала и то, что слова эти нехорошие и ругательные. Он говорил их в те дни, когда от него, как и сейчас, пахло водкой, и Сима давно поняла, что водка – это плохо. Потому что папа кричит на маму и иногда даже дерется с ней. Ну, как дерется. Он, конечно, гораздо сильнее мамы, раз большое полено может расколоть одним ударом колуна, поэтому мама просто его отталкивала, но ей иногда здорово доставалось. Это всегда было очень страшно, и сейчас Сима, пересилив себя, перестала плакать и сжалась в комочек в ожидании развязки.

Развязка наступила очень быстро. Прибежала мама, выхватила Симу из отцовских рук:

– Горе мое! – и отцу: – Да уйди ты, Витька, черт пьяный! Спать иди!

Как ни странно, отец безропотно пошел. Как потом выяснилось, не спать, а «догоняться» – то есть пить дальше.

Было лето, поэтому искупать перепачканного ребенка не составило особого труда. Симины одежки Екатерина Сергеевна сразу бросила в стоящий во дворе таз, а дочку быстро ополоснула водой из бочки, черпая ее висевшим там же ковшом. Вытерла, переодела в сухое и забрала с собой. Посадила на траву на старый, но чистый вязаный коврик, закутала в ватник и продолжала кормить кур. А дальше… Сима запомнила суету и тряску и то, как страх от криков пьяного отца перешел в покой, когда она, уже переодетая, сидела на вязаном тряпочном коврике, а ватник был для нее как одеялко. В тепле и приятной полудреме она вдруг увидела совсем другую картину – вот она сидит на ковре‑самолете, рядом трезвый отец в белой рубашке. Мама наливает всем чай, и рядом стоит большое расписное блюдо с ароматными пирогами. Ветер развевает мамины волосы, и мама такая красивая‑красивая, а отец добрый‑добрый. Ямочка на щеке. Он когда улыбается, у него на щеке появляется ямочка. Жалко, что он так редко улыбается… И еще птицы поют. То есть птицы кудахтали, как куры, – в воображении Симы.

– Мам, а что такое «шалава»? – вспомнила вдруг Сима.

– Слово нехорошее, – буркнула мать. – Не повторяй всякое.

– Это папа сказал, – не сдавалась пытливая дочь.

– Папа скажет так уж скажет, – хмыкнула Екатерина Сергеевна. – Не повторяй, говорю, плохие слова, бранные. Слушайся мать!

И Сима послушалась и стала «досматривать свой фильм» с ковром‑самолетом, ведь это было гораздо лучше, чем нехорошие слова. Вскоре она угрелась под ватником, а потом провалилась в сон, и сон был тоже красочный и радостный. Но когда она проснулась дома под настоящим одеялом, реальность оказалась лишенной красок и наполненной все той же руганью и страхом – отец появился, громыхая чем‑то на весь дом и падая, как дядя Коля Котызин. Мама поспешно унесла маленькую Симу соседке бабе Вале. Баба Валя всегда пускала к себе маму, жалела ее, а отца шугала.

Отец бабу Валю побаивался, у нее младший брат в Твери милиционером работал, и только этим милиционером отца на какое‑то время можно было припугнуть и утихомирить. Потому что несколько раз он приезжал к сестре в деревню и даже заходил к ним с мамой – большой‑пребольшой, как двустворчатый шкаф. Говорил он, как в бочку гудел, – басовито и раскатисто – про какую‑то «тюрягу» и, что удивительно, совсем не пил. Баба Валя говорила про брата: «Больная печень». А когда Сима оказывалась у нее в гостях, что бывало частенько, то ее тоже сажали перед включенным телевизором.

Сима и в самом деле очень любила смотреть фильмы. Как ни странно, они нравились ей гораздо больше, чем мультики.

– Почему, доча? – поинтересовалась как‑то Екатерина Сергеевна.

– Ну, мам, мультики же невсамделишные, – объяснила дочка. – А тут все взаправду.