Вивиан будет молчать
Каждое утро я просыпаюсь с навязчивой цитатой в голове: «Имей больше, чем показываешь, говори меньше, чем знаешь». Мне все равно, как она должна интерпретироваться, я понимаю ее буквально.
Слышу голоса из кухни:
– Я думаю раздать это нуждающимся. Ты согласна?
– Полностью.
Родители делают так каждый раз, и в эти моменты меня охватывает гордость за них. В любом нашем новом жилище – новая мебель, техника, посуда. Через год все это раздается простым людям, отвозится в учреждения. И одновременно я чувствую пустоту, потому что то, что считала своим, больше мне не принадлежит.
Достаю из чулана вакуумные мешки и иду упаковывать вещи, чтобы в мой любимый чемодан размера XL влезло как можно больше воспоминаний. Хорошая японская ортопедическая подушка, любимый корейский плед, одеяло тоже должно влезть… Или это все можно купить на новом месте? Опять ходить по магазинам!..
За несколько часов упакованы вещи первой необходимости. Родители отвезут их домой, а я с рюкзаком за плечами на две недели отправлюсь в родную тихую гавань – Краков. Знаю, бабушка и дедушка не будут доставать расспросами или делами по дому, поэтому я хоть немного, но отдохну. С родителями так нельзя, в воздухе всегда витает напряжение. Вдобавок ко всему когда я дома, то становлюсь Золушкой, не ожидая какого‑либо бала или простого человеческого спасибо.
Звонит Саша, чтобы сообщить: он присоединится ко мне в середине августа, приедет на пару дней. Просит показать ему город. Включаю камеру.
– Ты какая‑то уставшая.
– Это звучит не как комплимент.
– Это не комплимент, а беспокойство.
– Не волнуйся! Просто спала мало.
– Опять свои дорамы смотришь?
Я улыбаюсь и киваю несколько раз, умалчивая о непроходящей бессоннице. Возможно, на меня до сих пор действует влияние соседки по комнате.
– Саш. Ты еще… не передумал? – Коронный взмах бровями.
– Давай обсудим это при встрече? Уже в Польше.
Я снова киваю. Устала говорить.
– Спокойной ночи, Вивишка.
– Спокойной ночи, Саш.
Иду на кухню попить воды. Родители уже отдали почти всю утварь, поэтому наливаю воду из‑под крана в свою многоразовую бутылку с Минни‑Маус. Значит, Саша мне не совсем отказал. Он хочет что‑то обсудить. Надежда умирает последней! Буду ждать нашей встречи и постараюсь еще раз его убедить.
С тяжелым сердцем окидываю взглядом полупустое помещение: хоть и жила здесь только по выходным, я знала, что всегда могу вернуться и найти здесь некое подобие своего укромного угла и панорамные окна с видом на краешек центра и не совсем приятную, но такую привычную окраину. Достаю из кармана спортивных штанов телефон и включаю камеру. Фотографирую панораму так, чтобы окно разделяло город на две части. Захожу в «Инстаграм» и выставляю фото, подписывая: «And last but not least, is the goodbye picture. Well, not the last at all».[1]
Кухня, выполненная под металлик, без следов жизни человека, пытающегося привнести уют, выглядела как рабочее место патологоанатома, устрашала и навевала грусть одновременно. Я думаю о том, что понятия не имею, в какой стране хотела бы жить после школы, а также хочу ли вообще продолжать обучение и получать диплом бакалавра. Если что, варить кофе и печь хлеб у меня получается не хуже, чем решать уравнения.
Поперхнувшись водой, понимаю, что наличие таланта не зависит от количества денег и усилий родителей вложить их в мое качественное образование. А что, если мой талант – это разбивать стереотипы? Если бы я могла распоряжаться деньгами родителей, то лучше бы перевела их в «Гринпис» или какой‑нибудь приют.
Думаю о том, кто сейчас живет в наших прежних пристанищах. Кто‑то будет жить и в этой квартире. И мы будем жить там, где кто‑то жил до нас. Круговорот.
На кухню заходит отец. Вид у него, мягко говоря, не очень.
– Собираешься спать? Завтра тяжелый день. Мы за тебя переживаем.
Показываю отцу бутылку, мол, ходила попить воды.
– Не стоит.
– Ты права. Мы посадим тебя в самолет, ты пересядешь в Шереметьево, а потом тебя встретят родители. Ты уже большая. Ты умничка, – будто успокаивает себя вслух отец. Я киваю и выливаю недопитую воду в раковину.
– Спокойной ночи, пап.
– Спи крепко, Ви.
Лежу на незаправленной кровати, укрытая дорожным пледом, и смотрю на то потухающий, то загорающийся от нажатия кнопки блокировки мобильный. Не приходят даже оповещения об обновлении приложений. Интересно, каково это, когда тебе пишут и интересуются, как дела? Большинство шуток в интернете я не могу примерить на себя, поскольку не подхожу ни по одному параметру. Зимой мне исполнится восемнадцать, но это ничего не изменит, как и предыдущие шесть лет. Захожу в поисковик и ввожу: «Калининград». Когда‑то этот город был частью Пруссии, говорят, там даже похоронен философ Иммануил Кант. Россияне любят приезжать в Калининград, чтобы почувствовать дух Европы. Парадокс, но я еду туда, только чтобы почувствовать дух России.
Два часа до того, как прозвонит будильник. Я проваливаюсь в неглубокую дрему, но вскоре меня сковывает проклятый сонный паралич. Это мой секрет, я никому о нем не рассказываю, потому что считаю это явление, приходящее ко мне как минимум два раза в неделю, наказанием за все содеянное. Я не люблю спать и считаю сон переоцененным, как и слова.
Смотрю на невысокий – по сравнению с соседними зданиями – небоскреб в последний раз и задаюсь вопросом: «Как скоро я вернусь в Нью‑Йорк?» Скованными от внутренней дрожи пальцами я достаю телефон из кармана джинсовой куртки и фотографирую небо так, чтобы в кадр попали часть верхних этажей, многослойные перистые облака и несколько случайных ворон. Решаю не выкладывать это фото в интернет.
Мама нервничает больше обычного, а я кажусь спокойной, как море в штиль. Она приглаживает ладонями мои растрепанные волосы несколько раз, оттягивает куртку, открывает и закрывает молнии на рюкзаке.
– Ничего не забыла? – Мой взгляд приковывает группа молодых людей в спортивной одежде: три парня и четыре девушки. Они делают селфи и хохочут так, что на них оборачиваются все те, кто встал не с той ноги. – Ви?
– Вроде нет, – отвечаю я, помедлив.
Отец засовывает мне в нагрудный карман небольшую пачку купюр.
– Поменяешь в обменнике на злотые. Должно хватить на личные расходы. А карточку мы заведем уже в России.
[1] Последнее, но не менее важное – прощальное фото. Хотя, вообще‑то, не последнее (англ.).
