Обезьянья лапка

– Если вы уже загадали три желания, то, выходит, она вам больше не нужна, Моррис, – сказал наконец старик. – Зачем вы ее храните?

Военный покачал головой.

– Наверное, из прихоти, – медленно проговорил он. – Я подумывал ее продать, но, пожалуй, не буду. Она и так уже принесла достаточно горя. Кроме того, никто ее не купит. Некоторые считают, что это все выдумки, а если кто и верит, то сначала хочет ее опробовать, прежде чем покупать.

– Если бы у вас была возможность загадать еще три желания, – произнес старик, глядя ему в глаза, – вы бы воспользовались ею?

– Не знаю, – ответил тот, – не знаю.

Он взял лапку и, покрутив между пальцами, вдруг бросил ее в огонь. Уайт вскрикнул, нагнулся к камину и вытащил ее.

– Лучше бы ей сгореть, – мрачно констатировал старший сержант.

– Если она вам больше не нужна, Моррис, – сказал тот, – отдайте ее мне.

– Нет, – наотрез отказал ему друг, – я выбросил ее в огонь. Если вы сохраните ее, не обвиняйте меня в том, что произойдет. Будьте благоразумны, бросьте ее обратно в огонь.

Тот покачал головой и стал внимательно изучать свое приобретение.

– Как это делается? – спросил он.

– Нужно зажать лапу в правой руке и произнести желание вслух. Но помните, я предупреждал вас о последствиях.

– Прямо как в «Тысяче и одной ночи», – заключила миссис Уайт, встав из‑за стола и начав накрывать ужин. – Слушай, а может, пожелаем, чтобы у меня было четыре пары рук?

Раздался хохот, но как только мистер Уайт достал из кармана талисман, старший сержант с тревогой схватил старика за руку.

– Если уж и загадывать, – сказал он угрюмо, – то что‑нибудь разумное.

Мистер Уайт засунул лапу обратно в карман и, расставляя кресла, пригласил друга к столу. Во время ужина о талисмане все позабыли, а после принялись увлеченно слушать рассказы Морриса про его приключения в Индии.

– Если история про обезьянью лапу такая же правдивая, как все его россказни, – заявил Герберт, попрощавшись с гостем, который торопился на последний поезд, – то у нас вряд ли что получится.

– А ты дал ему что‑нибудь взамен? – спросила миссис Уайт, пристально глядя на мужа.

– Да так, пустяк, – ответил тот, слегка покраснев. – Он не хотел брать, но я настоял. А он снова стал меня уговаривать выбросить лапу.

– Неудивительно, – с напускным ужасом сказал Герберт. – Ну, теперь‑то мы станем богаты, знамениты и счастливы. Для начала попроси, чтобы тебя сделали императором, папа; больше не придется быть у мамы под башмаком.

Он обежал стол, спасаясь от обиженной миссис Уайт, которая вооружилась тканевой салфеткой.

Мистер Уайт достал из кармана лапку и посмотрел на нее с недоверием.

– Даже и не знаю, что пожелать, – медленно произнес он. – Кажется, у меня есть все что нужно.

– Если бы ты еще оплатил закладную на дом, папа, то был бы абсолютно счастлив, правда? – проговорил Герберт, кладя руку на плечо отца. – Что ж, тогда пожелай двести фунтов; этого как раз должно хватить.

Мистер Уайт стыдливо улыбаясь собственной доверчивости, вытянул руку с талисманом, а его сын с торжественной миной, слегка исказившейся в момент, когда он подмигнул матери, сел за фортепиано и взял несколько торжественных аккордов.

– Желаю получить двести фунтов, – отчетливо проговорил старик.

В ответ на его слова инструмент издал великолепный грохот, который вдруг прервался пронзительным криком старика. Сын и жена подскочили к нему.

– Она шевельнулась! – воскликнул он, с отвращением глядя на лапку, которую выронил на пол. – Когда я загадывал двести фунтов, она вдруг стала извиваться, словно змея!

– Я что‑то не вижу денег, – проговорил Герберт, поднимая лапку с пола и кладя ее на стол. – Держу пари, что и не увижу.

– Тебе это, наверное, почудилось, – предположила миссис Уайт, с тревогой глядя на мужа.

Тот покачал головой.

– Впрочем, пусть; ничего плохого ведь не случилось, хотя она меня порядком напугала.

Они снова сели у камина; мужчины закурили трубки. За окном все сильнее завывал ветер, и старик нервно вздрогнул от звука захлопнувшейся наверху двери. В комнате воцарилась непривычная гнетущая тишина. Наконец родители поднялись, чтобы идти спать.

– Полагаю, ты найдешь деньги в сумке прямо на кровати, – сказал Герберт отцу на прощание, – а на шкафу будет сидеть какое‑нибудь чудище и наблюдать, как ты рассовываешь по карманам незаконно нажитое богатство!

Он сидел один в темноте, смотрел на угасающий огонь и видел в нем лица. Последнее лицо было таким ужасным и так походило на обезьянье, что он изумился. Оно стало таким живым, что он с неловким смешком протянул руку к столу за стаканом воды, намереваясь плеснуть ею в огонь. Случайно прикоснувшись к обезьяньей лапке, он с легкой дрожью вытер руку о куртку и поднялся к себе в спальню.

 

II

 

На следующее утро, завтракая за столом, освещенным ярким зимним солнцем, Герберт посмеялся над своими страхами. В комнате царила привычная атмосфера благообразия, которой не хватало предыдущей ночью, а грязная, сморщенная лапка была небрежно брошена на буфет, что свидетельствовало о том, что в ее достоинства не очень‑то верят.

– Полагаю, все старые солдаты одинаковы, – рассудила миссис Уайт. – Боже, и мы еще слушали эту чепуху! Разве могут в наши дни исполняться желания? Даже если и так, каким образом двести фунтов могли бы тебе навредить?

– Наверное, свалились бы на голову, – развязно вставил Герберт.

– Моррис говорил, что все происходит настолько естественно, – вспомнил мистер Уайт, – что может даже показаться, будто бы это всего лишь совпадение.

– Что ж, не вздумай только завладеть деньгами до моего возвращения, – воскликнул Герберт, вставая из‑за стола. – Боюсь, это превратит тебя в подлого, скупого человека, и нам придется от тебя отречься.

Мать рассмеялась и, проводив его до двери, смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Вернувшись к столу, она порадовалась, что ее муж получил по заслугам за свое легковерие. Однако все это не помешало ей броситься к двери, когда постучался почтальон, а также вспомнить недобрым словом отставных старших сержантов с их тягой к спиртному, когда оказалось, что ей пришел лишь счет от портного.

– Полагаю, Герберт не упустит возможности сделать какое‑нибудь забавное замечание, когда придет домой, – заметила она мужу, когда они сели обедать.

– Осмелюсь сказать, – отозвался мистер Уайт, наливая себе пива, – что эта штуковина все‑таки двигалась у меня в руке. Клянусь!